Прочная на вид, а на самом деле почти декоративная дверь сорвалась с направляющих полозьев, плашмя рухнула на пол.
Обширный зал открылся взгляду. Метров тридцать в длину. И в ширину немногим меньше. Над ним не то нависал, не то парил изломанный, без всякого уважения к геометрии Эвклида собранный из плоских и криволинейных конструкций потолок. Смотреть на него было тошно. И весь интерьер (по человеческим меркам) был дикий. Абсурдная помесь Центра управления космическими полетами эпохи Королева, экзотической оранжереи и десятикратно увеличенного будуара парижской кокотки позапрошлого века. Но некоторая логика все же просматривалась. Справа — ряды мертво отсвечивающих экранов, квадратных, овальных и круглых, под ними пульты, похожие на клавиатуры органов, табуреты и кресла, рассчитанные не на людей. В беспорядке расставленные колоннообразные конструкции, по виду имеющие отношение скорее к химии, чем к физике, пусть и инопланетной. А слева — якобы зона отдыха: цветущие кусты, ползущие по стенам и свисающие с потолка лианы, тоже, впрочем, достаточно мерзкого вида. Под ними и вокруг причудливая мебель, парящие на невидимых струнах полки с керамикой, статуэтками, иными произведениями народного творчества неведомых цивилизаций.
Вот в чем дефект человеческой психики, даже самой тренированной и гибкой, — избыток нестандартной информации тормозит стандартные рефлексы. И опытный охотник, взявший на копье десяток тигров или львов, может замешкаться, упустить момент, если на него вдруг выскочит малиновый скорпион ростом с собаку, расписанный рекламными слоганами.
Так и тут. Секунды две, три, от силы пять ушло на то, чтобы увидеть окружающее, оценить, понять и начать действовать по обстановке. А еще одной не хватило даже Шульгину с его феноменальной реакцией. Волею случая он оказался в их тройке правофланговым, Новиков перекрыл ему обзор влево. И если бы не сопровождавший робот, история могла бы кончиться печально. Здесь и сейчас.
Из-за спины Левашова громыхнул одиночный выстрел.
И сразу все стало как надо. Лишние сущности вычеркнуты из кадра, каждый субъект и объект мизансцены снова при своих функциях и на своем месте.
Под сенью образованного пряно пахнущими цветочными гирляндами шатра полулежала на кушетке Дайяна, распустив по плечам волну великолепных волос, почти в таком же атласно-золотом сари, в каком ее впервые увидел Новиков, а Лихарев сидел на мягкой табуретке напротив, прижимая к груди ушибленную руку и со свистом втягивал в себя воздух.
На звук рухнувшей двери он среагировал должным образом, развернулся с достойной уважения прытью и вскинул именной маузер. С десяти шагов он почти наверняка положил бы всех. Или только мужчин, оставив женщин для дальнейшей беседы «по понятиям». Принятым в их системе.
«Иван Иванович», не имея приказа работать на поражение, выстрелил и попал точно в магазинную коробку поднятого пистолета, и тот, исковерканный, улетел в дальний угол зала. Хорошо, палец владельца с собой не прихватил.
Четыре ствола нацелились в Валентина и роскошную женщину Дайяну. Ей ничего не оставалось, как протянуть вперед раскрытые ладони, показывая, что она тоже безоружна.
— Или мы таки поговорим спокойно, или у вас будут совсем большие неприятности, — сказал, веселясь, Новиков, вспомнив совершенно обратную ситуацию, когда «завороченная» в яркие шелка аггрианка говорила с ним тоном одесской бандерши.
Здесь, в отличие от лихаревского дома в Пятигорске, он уже ничего более не опасался. «Иль погибнем мы со славой, иль покажем чудеса!»
Очевидно, что База брошена и медленно приходит в упадок наподобие Замка Антона. Только, наверное, аггры недодумались до «одушевления» здания, и авторегенерация ему не свойствена. Возможно, этот зал — единственное место, где Дайяна умудряется поддерживать порядок и рабочий режим. Ох, и скучно ей тут, наверное…
— Догнали, мать вашу… — тоскливо выругался Валентин, сел, скрестив руки на коленях.
— А ты как думал? Одиночка всегда проигрывает организации. Закон природы, — назидательно ответил Новиков. — И теперь, как любил говорить твой приятель Заковский в бытность еще Левой Задовым: «Ми тебя будэм пытать, ти нам будэшь отвечать». Не бойся, не бойся, он просто путал русские и украинские слова, по-украински «пытать» означает просто «спрашивать». Это русский в развитии речевой и иной практики пошел несколько дальше…
Дайяна села на своей кушетке, вновь, как при первой встрече с Андреем и Берестиным, сверкнув сквозь разрезы «сари» белизной пышных обнаженных бедер.
Величественного спокойствия она не потеряла, да и не собиралась, судя по всему.
— Что же вы, Сильвия, в сторонке прячетесь? — с легкой издевкой обратилась она в полумрак. — Подходите, примите участие в последней беседе. Комплексовать не нужно, к вам — никаких претензий. Да и кто их вам мог бы предъявить? Не я же… — хозяйка базы непринужденно рассмеялась. — Но вообще приятно, что вы ощущаете некоторую неловкость и двусмысленность своего положения. Наверное, я при последней встрече не нашла верных слов, а то все могло бы повернуться по-другому…
— О чем вы? — спросил Новиков. — При последней встрече с ней? Или со мной? Кажется, тогда мы сказали друг другу все, что хотели…
— О том, о другом и о третьем тоже. Господин Шульгин наш прощальный разговор совсем не помнит?
— Великолепно помню, — Шульгин присел напротив аггрианки, положил «ППСШ» так, что он смотрел дульным срезом прямо ей в живот.
— Нет. Когда вы из квартиры Лихарева и тела наркома перенеслись сюда, для воссоединения с исходной личностью, мы, то есть я, Валентин и вы сидели в гостиной вашего Форта и кое-что обсуждали… Сашка выглядел растерянным.
— Такого — не помню. Я переход совершил из тела Шестакова сразу в свое, в одесских катакомбах…
— Я постаралась, чтобы ни вы, ни Лихарев этого не запомнили. Однако встреча была. Признаюсь честно, я попыталась на вас несколько… повлиять. Исключительно к взаимной пользе. Мы тогда находились в просвете между четырьмя временами сразу, и если бы вы сумели… Нет, если бы у меня получилось, не потребовалось бы ничего того, что произошло с момента «одесских катакомб».
Новиков, Шульгин, да и все остальные тоже видели, что Дайяна захватила инициативу. Или она не хотела подвергаться унизительной процедуре допроса, предпочитая рассказать все, что сочтет нужным, или до сих пор на что-то рассчитывает. Пытается выиграть время.
Это у нее вряд ли получится — пять человек с очень по-разному устроенными мозгами ей не перебороть без какого-то сверхмощного широкополосного устройства. Так есть вдобавок и роботы, которых перепрограммировать может только главный процессор «Валгаллы».
Нечего опасаться, пусть поговорит, от своего имени или от чужого…
На всякий случай Левашов приказал двум «помощникам» обойти Базу, осмотреть помещения, в случае обнаружения враждебно настроенных существ — задержать или уничтожить. По обстановке.
— Никого здесь нет, не затрудняйтесь, — впервые подал голос Лихарев.
— Пусть разомнутся, хуже не будет, — отмахнулся Олег.
— Если База брошена, — поинтересовался Новиков, — кванги сюда не залетают? Есть, наверное, чем поживиться…
— Они в том времени остались, где никакой базы больше нет. Ваш форт, может, и пограбили, я там больше ни разу не была.
— А может, устроили мемориал воинской славы в благодарность спасителям, — предположил Шульгин. — Непременно съезжу…
— Все съездим, — заверил его Андрей, — а пока говорите, Дайяна, говорите. Нам ведь просто разобраться нужно, никто никому мстить не собирается, чужой кусок заедать…
Команда непринужденно расселась вокруг аггрианки и Лихарева, оружия, впрочем, из рук не выпуская.
— Я и говорю. После взрыва вашей «информационной бомбы» и пересечения восемьдесят четвертого, тридцать восьмого и двадцать первого годов всем примерно ясна сложившаяся картина. Наша База в пределах Главной исторической последовательности исчезла, Антона его руководители почти немедленно отозвали во избежание умножения бессмысленных сущностей, вы ушли в Югороссию. Я объясняла Сильвии, сначала одной, потом другой, то есть вам, — она довольно по-плебейски указала пальцем, украшенным антикварным перстнем. — С точки зрения меня, Дайяны-84, временной отрезок вплоть до шестьдесят шестого исчез полностью, растворился, затянулся, как говорят медики, «рубцовой тканью». Зона 1938–1966 сохранилась, но в плывущем, не совсем материальном качестве. И только от конца тридцать восьмого и ниже время пока еще настоящее. Для меня, я подчеркиваю, когда я наблюдаю процесс отсюда.
Потому я и возвратилась туда, где мы с вами встречались, где работал Лихарев и еще пребывал господин Шульгин-Шестаков.