Читать интересную книгу Столкновение - Александр Проханов

Л. А. «История Пугачевского бунта»? «Капитанская дочка»? Что тебе все-таки ближе?

Ю. С. И там и там Александр Сергеевич — политический художник, хотя в «Истории…» он точнейшим образом придерживается исторических фактов, а в «Капитанской дочке» соединяет вымышленных героев с историческими фигурами Пугачева и Екатерины. Дело опять же не в эффекте такого «жанрового соединения», а в том, что у Пушкина между сторонами политического конфликта идет серьезная борьба, и каждый чувствует себя правым, так что Петруше Гриневу действительно приходится решать, с кем он, а не присоединяться к готовой правоте одной из сторон.

Л. А. Само соединение реальных исторических фигур с вымышленными — не предвещает ли Пушкин современный художественный тип романа?

Ю. С. Предвещает, но почему только Пушкин? «Война и мир» — гениальный политический роман, где историческое соединено с вымышленным; все дело в том, что и вымышленное у Толстого исторично по внутренней задаче.

Л. А. Когда вымышленный герой говорит с историческим персонажем, не возникает ли опасность исказить черты характера реального исторического лица?

Ю. С. Есть опыт нашей литературы. Заметь, в русской литературе очень сильна тяга к историческим романам. Возьми «Хождение по мукам» Алексея Толстого. Там есть сцена с Деникиным, и в ней присутствуют Телегин и Рощин. Ну и что? Надо, видимо, добиться того, чтобы вымышленный герой стал исторически реальным героем прежде всего для тебя самого. И ты обязан убедить в этом читателя.

Л. А. Где же начало политического романа в европейской литературе?

Ю. С. Начало пусть ищут историки литературы. Я думаю, что и в античности можно найти образцы художественно-исторического письма. Хотя установки на увлекающее читателя действие у авторов не было.

Л. А. Зачем тебе эта внешняя установка?

Ю. С. Теперешнего читателя — массового, занятого, информированного — надо завоевывать! Нужна интрига, нужна тайна, нужно расследование. Роман обязан быть очень интересным. Альберт Бэл, латышский прозаик, не побоялся назвать свой роман «Следователь», не побоялся чисто детективного сюжета, хотя речь там идет о глубоких и серьезных вещах: и герой, и автор размышляют над историей страны. Возьмем Владимира Богомолова: критика, ожидавшая от него продолжения стилистики «Ивана» и «Зоси», никак не могла освоиться с романом «В августе сорок четвертого…», ее настораживал детективный принцип организации материала. Критика хотела причесать Богомолова по-своему. Я ощущал извиняющиеся интонации, ему норовили приписать привычное, установившееся, критика стыдливо обходила острые углы политического детектива. История с анализом богомоловского романа иллюстрирует неподготовленность критики к вторжению политического романа в нашу литературу и нашу жизнь. Сверхзадача-то у Богомолова не в детективном действии. Сверхзадача — самоосуществление человека. Какого человека? Вот в чем вопрос. Современная литература создает образ человека, сознание которого насквозь пропитано политикой, до такой степени пропитано, что слилось с ней, само стало частью политики, едва ли не определяющей! Недаром так настойчиво говорится сегодня о потребности в новом мышлении!

Л. А. Все же Богомолова привычнее выводить из несколько иной художественной системы: из «военной прозы»…

Ю. С. Вот оно — привычнее! Не окостенели ли наши привычки?! Не «заморожены» — как бы на века — тематические и жанровые рубрики? Где же, обязательная для диалектики, гибкость категорий и понятий? Или — в верности диалектике клянемся, диалектике присягаем, а как до дела доходит — знать не знаем?! Границы жанров не могут не быть подвижны — сами по себе, а уж в наш-то век — тем более! Я, например, замечательным политическим писателем считаю Василя Быкова.

Л. А. А Юрий Бондарев?

Ю. С. Ты имеешь в виду «Берег»? И, наверное, ожидаешь, что я отнесу «Берег» к жанру политического романа, потому что там можно найти рассуждения о современных противостояниях систем и филиппики против наших противников? Но я не поэтому отношу роман Бондарева к тому жанру, о котором мы говорим. Знаешь, какая линия делает эту книгу политическим романом?! Линия Княжко! Выстраданная убежденность человека, прошедшего войну, прошедшего через ненависть, через симоновское «Убей его!», в необходимости добра, в необходимости диалога и сотрудничества. Это история современного политического сознания, и именно она делает «Берег» политическим романом.

Л. А. Однако есть разница между художественным произведением, вообще и в принципе передающим «политизированность» современного сознания, и произведением, непосредственно и точно сконцентрированным на исследовании современных политических структур? Предметнее говоря, ты, как автор «Альтернативы» и «Позиции», чувствуешь ли жанровое родство с романом А. Маковского «Победа», где политическая реальность точно так же является жанрообразующим и базисным элементом?

Ю. С. Не чувствую родства. Мне интересна в романе «Победа», скажем так, установка на технологию правды: внимательное реконструирование подробностей исторического события, Потсдамского совещания глав правительств. Я считаю, что эта реконструкция решает задачу сильнее, чем прямые эмоциональные оценки, вложенные в уста того или иного вымышленного героя. Эмоции мешают анализу. Политический роман не нуждается в педалировании чувств, он должен быть суховат, говорить в нем должны факты. Если ты сочтешь это жанровым признаком, я не буду спорить.

Л. А. Кого ты назвал бы еще из современных писателей, чья работа лежит в русле политического романа?

Ю. С. «Буранный полустанок» Айтматова. (Это я сказал тогда, в восемьдесят третьем. Нынче я добавил бы — и обязательно — «Плаху».) Мне очень важно постоянное стремление писателя подняться «над горизонтом», увидеть события с глобальной точки зрения: эта тенденция точно передает ситуацию современного человека, который чувствует, как «уменьшился» земной шар. Я назвал бы Алеся Адамовича, автора «Карателей». Колоссально важен опыт Льва Гинзбурга, автора «Бездны» и «Потусторонних встреч», — этот писатель поистине болел политическими проблемами, отсюда и художественная убедительность его работ. Но опять-таки: почему мы ищем узкие жанровые аналогии? Почему современный, пронизанный политическим сознанием мир должен быть исчерпан непременно в жанре романа? А поэты? Иван Драч, Олжас Сулейменов, Александр Межиров, Григорий Поженян, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский.

Л. А. Прозаик Евгений Евтушенко?

Ю. С. Нет, поэт! Потому что именно поэт Евтушенко, с моей точки зрения, создал в современной литературе эффект непрерывного, живого, острого отклика на политическую ситуацию, и этот непрерывный отклик обозначил судьбу лирического героя. «Политический роман в стихах» Евтушенко куда убедительнее для меня, чем роман «Ягодные места».

Л. А. Валентин Распутин назвал этот роман агитационным. Тебе не кажется, что это определение перекликается с определением «политический роман»?

Ю. С. Не кажется. Мне не надо, чтобы меня «агитировали» за готовые истины, мне надо, чтобы вместе со мной автор искал истину, исследовал современность, откликался на вопросы, еще не имеющие решения. Здесь-то и лежит главный внутренний признак политического романа, а не в том, что «речь идет о политике». «Хождение по мукам», «Эмигранты» Алексея Толстого — замечательные образцы политического романа, а «Поджигатели» Н. Шпанова — образец отрицательный, потому что автору заранее известны ответы на те вопросы, которые он пытается ставить…

Прервем диалог Аннинского и Семенова, уточним — в свете дня нынешнего: так, может быть, все дело в качественном уровне письма? Может быть, всякая отлично написанная вещь с неизбежностью окажется сегодня художественным исследованием политического сознания?

Ю. С. Вовсе нет. Если исключить недавно опубликованную вещь Василия Белова «Все впереди» — это истинная политическая проза, так сказать платформа, — то написанное им ранее заслуженно широко читается, однако я не считаю его художественный мир причастным к жизни политизированного человека. Этот мир слишком замкнут в местном своеобразии, причем он сознательно ориентирован на такое замыкание, хотя ситуация в российском Нечерноземье, проблема современной российской деревни есть серьезнейшая политическая проблема. Милый человек Иван Африканыч, едет себе и идет, а дальше что? Читателю куда за ним ехать? К лучине? К крестьянской избе начала века, которая тем не менее мнится автору готовой «к автономному плаванию», будто подлодка? (не мое сравнение, а Белова). Мне видится в этом страх перед тем новым и объективным, что несет в себе XX век. Не бояться неведомого будущего, не паниковать, но анализировать, думать, искать. Впереди, между прочим, век XXI, а вовсе не XIX!