Я потерял счет времени, которое одновременно остановилось и бешено ускорилось – на меня хлынули воспоминания о каждом мгновении за мои шестнадцать лет, и я знал, что все это видит и Ларион: я задуваю свечи и гордо надеваю часы, подаренные дядей Ником на десятилетие… впервые еду на велосипеде, отец придерживает меня за плечо и в последний момент не дает упасть… я не могу оторвать глаз от светлых косичек Мелиссы Шефер, сидящей за следующей партой в третьем классе… Ханг ставит мне подножку, когда я балансирую подносом с едой в школьной столовой… Эдвард стаскивает с Малика трусы на физкультуре… маленькая девочка, в которой я узнаю Еву, дарит мне свою куклу… я впервые оказываюсь в Тристаде и восторженно ору, чтобы Дисгардиум встречал нового героя…
Яркий свет, поглощающий все, включая мои воспоминания, гаснет. Идеально чистое и прекрасное лицо с небесными глазами недовольно морщится и отдаляется – Ларион меня отпускает. Я все еще слышу смех Ириты на пляже возле Кхаринзы, где мы впервые познали друг друга, когда стальной, но разочарованный голос Первого инквизитора возвращает меня в реальность:
– Мне не преодолеть блок. Я видел, где тварь прячет воспоминания о Спящих, но не смог пробиться.
Меня окатывает облечение. Похоже, ментальный блок Бегемота ставится не только последователям, такой же есть и у инициала.
Следующие полчаса все больше хмурящийся Ларион допрашивает меня, какой-то злой магией заставляя страдать при каждом лживом ответе. Сложно передать суть страданий, они словно включают в себя весь спектр того, что мне очень не нравится – от зловонных запахов, выворачивающих наизнанку, до чувства дикого ужаса, от которого хочется сжаться в комок и спрятаться. Боль идет фоном, но теперь она отрывиста и внезапна, непонятно, в каком месте тебя застанет врасплох, а оттого разум распадается, а сердце болит уже не от пыток, а от бесконечного страха.
Когда все заканчивается, я испытываю облегчение и удивленно осознаю, что тело мое цело, а боль исчезла. И все равно, тишина в ощущениях снова нагоняет страх – я боюсь, что пора спокойствия скоро закончится.
– Дозвольте применить более земные методы, Первый инквизитор Ларион, – елейным голосом говорит Руффин.
– Дозволяю, – устало отвечает Ларион. – Мы с моими братьями по Пресвятой и Светоносной инквизиции покинем вас, преподобный. Сами знаете, с рассветом состоится явление новой верховной жрицы Нергала, владыка призывает всех, кто поможет расширить канал.
– О ней что-то известно? – спрашивает Уанчо. – Шепчутся, что владыка нашел ее в Бездне…
– И каждый, кто распространяет такие слухи, отправится на плаху! – рычит Ларион и добавляет уже спокойнее: – Пути владыки Нергала неисповедимы. Не нам, смертным, судить и размышлять об этом. Известно, что новая верховная жрица в миру носила имя Беты номер девять, однако для нас и всего мира ее имя будем звучать иначе: Девятка, Светоносная Длань Нергала.
– Ибо сказано во Вселенском писании: восемь верховных жрецов принесут свет Дисгардиуму, но девятый – уничтожит тьму! – торжественно произносит Руффин. – Да будет так!
И только сейчас я окончательно осознаю, где я и что происходит. Я в пещере глубоко под землей в Стылом ущелье, рядом два жреца Нергала и троица инквизиторов, которые только что пытались выдрать из моей головы информацию о том, где находятся храмы Спящих. И не преуспели, а значит, впереди еще пытки.
Ну уж нет, терпеть их я не собираюсь! Я потянулся взглядом к командам интерфейса, чтобы выйти из Диса, но не успел – в руках Лариона появилось длинное сияющее копье. Он покачал головой и воткнул его мне в живот, но помешало выбраться в реал не это – кнопка выхода исчезла!
– Как? – не сдержал я удивления и спросил не столько у жрецов и инквизиторов, сколько у себя: – Что за фигня? Рабочая смена закончена! По закону я могу выйти!
Лучики-гвозди исчезли, я начал съезжать с креста, но повис на копье. Подняв меня, Ларион улыбнулся:
– Я здесь закон. Ты, живущий на два мира, не сбежишь туда, откуда явился незваным гостем. Пока ты это не уяснишь, будешь страдать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Ну да, конечно… – ухмыльнулся я, понимая, что внешняя команда экстренного выхода из капсулы спасала меня даже в Бездне. Уэсли расскажет остальным, а те меня вытащат.
– Какая гнусная ухмылка, – буркнул Ларион, изучая меня как подопытную лягушку – брезгливо, но с интересом. Кивнул чему-то своему и брезгливо отбросил копье вместе со мной. – Интересно, как долго она провисит на его роже, когда он поймет, что таким, как он, больше некуда будет бежать…
– Вы о неумирающих, Первый инквизитор Ларион? – спросил Руффин.
– О ком же еще? Их время уходит. Владыка Нергал долго терпел их выходки, но и его терпению пришел конец. – Обернувшись к пристяжи, он велел: – Преподобный, распните его… Пусть повисит, пока верховная явится в Дисгардиум и найдет на него время.
– Будет исполнено! – рьяно ответил Руффин, а потом несколько виновато поинтересовался: – Я обещал детям Кратоса, что выдам им Скифа с рассветом, Первый инквизитор Ларион. Что им сказать?
– Пусть ждут. Уверен, что новая верховная жрица сумеет выбить из этой твари то, что нам нужно, правда, не думаю, что она займется этим сразу. Владыка обеспокоен происходящим в Содружестве, и первым делом ей придется разбираться с предателем Бастианом, пока мы окончательно не потеряли там позиции. Содружество – оплот веры, тогда как весь остальной мир – грязные язычники. Нам нельзя его терять.
Последнее он говорил, когда они уходили из пещеры. Руффин пошел их провожать.
– Жаль, что нам не вытащить Скифа из этого оторванного куска земли, – вздохнул другой инквизитор, – а то мы бы смогли…
Голоса ушедших затихли. Уанчо отошел, чтобы дослушать речь инквизитора. Его фигура замерла у тоннеля, ведущего наверх.
В моей черепной коробке все жутко чесалось, ломило затылок, а в висках пульсировала кровь, а я не мог даже коснуться головы рукой. Попытался тряхнуть ею, чтобы унять зуд и боль и привести мысли в порядок, но тяжелый ошейник намертво прижимал затылок к земле.
Вскоре вернулся Руффин. При помощи лучей света снова распял меня на кресте и произнес:
– Во имя света, солнца и лучей его… отродье Спящих Скиф, ты приговорен к сожжению заживо. – Пожевав губами, Руффин усмехнулся и добавил: – Без права на смерть и перерождение.
Уанчо, стоявший наготове, скастовал множество сияющих шариков, из которых по мне ударили струйки света – пока только горячие, как солнце в жаркий полдень, но боль была близко. Шарики разбухали, раскалялись изнутри, усиливая лучи.
Руффин добавил шаров побольше размером, после чего оба жреца взялись за руки и запели молитвы:
– Погрязший во тьме да познает свет, о Нергал…
Снова зашипела горящая плоть, а я начал извиваться, словно гусеница, на которую через лупу направили обжигающий солнечный лучик. Свет ударил по глазам, прожигая веки. Ослепленный, я крутил в голове привычные мантры о том, что это лишь игра, а мое настоящее тело в безопасности.
– …да постигнет его кара светоносная и да избежит он неправедной смерти и…
И вдруг все стихло, а на меня прохладным освежающим душем полилось что-то животворящее. Сгоревшая плоть восстановилась, я снова начал видеть – сначала очень плохо, как в тумане, разглядел корчащиеся на полу фигуры жрецов, заткнувшихся и переставших наконец воспевать свет и Нергала, потом смутные образы возле них, от рук которых тоже вырывались лучи, вот только не сияющие, а мрачно-зеленые… мертвые.
Крест подо мной рассыпался в труху, я рухнул. Меня обдало запахом гниющей плоти. Не веря происходящему, медленно поднял голову.
Фигура в белом платье приблизилась, тронула прохладной рукой мою истерзанную щеку. Тисса.
– Как ты, Алекс?
– Ну и уроды эти жрецы Нергала… – донесся чуть искаженный, но узнаваемый голос Большого По. – Жечь заживо? Во имя света? Лицемерное дерьмо!
Повернувшись в сторону входа в пещеру, я увидел его – все еще с человеческой фигурой, но уже без одежды. Он был матово-черный, словно его с головы до ног облили смолой, и какой-то теряющий форму, словно пластилиновая фигурка, начавшая таять на солнце.