— Какое счастье для этих милых детей, для меня, для всех вассалов! Ах, сударь, позвольте мне в это поверить, дайте мне это блаженство!
— Сударыня, ваша радость — это бальзам, исцеляющий все мои раны… Но, скажите, не угодно ли вам поговорить немного о хозяйстве?
— Конечно, конечно, — сказала маркиза, сжимая его руки.
— Я, кажется, видел весьма плохих лошадей у столба на въездном дворе; это ваши?
— Мои, сударь.
— Лошади, отслужившие свой срок!
— Сударь, это те лошади, что вы мне подарили по случаю рождения вашего сына.
— Им было тогда четыре с половиной года, прошло девять лет: теперь этим одрам четырнадцать; фи!.. У вас, маркиза, и вдруг подобная запряжка!
— Ах, сударь, когда я отправляюсь к мессе, они еще умудряются понести.
— Я, по-моему, видел трех?
— Я подарила четвертую, самую резвую, моему сыну для занятий верховой ездой.
— Обучать моего сына верховой езде на упряжной лошади! Маркиза, маркиза, какого же всадника вы из него сделаете?
Маркиза опустила глаза.
— И потом, у вас ведь не четыре лошади; я полагаю, их у вас восемь и еще две верховых?
— Да, сударь; но, поскольку со времени вашего отсутствия не стало ни охоты, ни парадных прогулок, я подумала, что, отказавшись от четырех лошадей, двух конюхов и седельной мастерской, смогу сберечь, по крайней мере, шесть тысяч ливров в год.
— Маркиза, шесть тысяч ливров! — недовольно пробормотал г-н де Шовелен.
— Это пища и содержание для двенадцати семей, — возразила она.
Он взял ее руку:
— Вы по-прежнему добры, по-прежнему совершенны! То, что вы делаете на земле, Бог всегда внушает вам с высоты небесной. Но маркиза де Шовелен не должна экономить.
Она подняла голову.
— Вы хотите сказать, что я много трачу, — продолжал он, — да, я трачу много денег, а вы, вы терпите в них нужду.
— Я этого не говорю, сударь.
— Маркиза, это должно быть правдой. Вы благородны и великодушны, вы не стали бы увольнять моих слуг без необходимости. Уволенный конюх — это еще один бедняк. Вы нуждались в деньгах, я поговорю об этом с Бонбонном; но отныне вы в них не будете нуждаться; то, что я тратил при дворе, я буду тратить в Гробуа; вместо того чтобы кормить двенадцать семей, вы прокормите двести.
— Сударь…
— И, благодарение Богу, я надеюсь, что хватит зерна для дюжины хороших лошадей — они у меня есть и с завтрашнего дня будут стоять в ваших конюшнях. Не говорили ли вы в прошлом году о ремонте замка?
— Нужно было бы заново меблировать приемные апартаменты.
— Вся моя парижская мебель прибудет на этой неделе. Я буду давать обеды дважды в неделю… будем охотиться.
— Вы знаете, сударь, что я немного боюсь людей, — сказала маркиза, испуганная тем, что вновь появятся эти шумные версальские друзья, общение с которыми она считала главным прегрешением своего мужа.
— Вы сами будете рассылать приглашения, маркиза. А пока Бонбонн даст вам книги; вашей обязанностью будет свести воедино парижские траты и траты Гробуа.
Маркиза, обезумевшая от радости, пыталась ответить и не могла. Она брала руки г-на де Шовелена, целовала их, вглядываясь умиленным взором в глубину его души; а он отдался оцепенению этой теплой атмосферы чистой любви, что пронизывает все, к чему прикасается, донося жизнь и блаженное чувство до самых холодных пределов.
— Подумаем о детях, — сказал он, — как их воспитывают?
— Очень хорошо; аббат — умный человек, умеющий глубоко мыслить. Вы хотите, чтобы я вам его представила?
— Да, маркиза; представьте мне всех в доме.
Маркиза сделала знак, и из темной аллеи, где он прогуливался с детьми, показался молодой наставник; он шел, обняв за плечи своих учеников.
В этой походке, напоминавшей тихое покачивание молодого дуба меж двух тростинок, было что-то нежно-отцовское, очень понравившееся маркизу.
— Господин аббат, — сказала маркиза, — сообщаю вам добрую весть. Это господин маркиз, наш сеньор; он желает поселиться с нами.
— Слава Господу! — ответил аббат. — Но, сударь, не умер ли, увы, король?
— Благодарение Небу, нет; но я распрощался со двором и с миром. Я остаюсь здесь с моими детьми. Мне наскучило жить только умом и тщеславием; я хочу попробовать пожить сердцем, и вот я с вами. Для начала вопрос, господин аббат: довольны ли вы вашими учениками?
— Как нельзя более, господин маркиз.
— Тем лучше! Сделайте из них таких же христиан, как их мать, таких же порядочных людей, как их предок, и…
— … людей с умом, заслугами и талантом, как их отец, — сказал аббат, — я надеюсь всего этого достичь.
— Тогда вы драгоценный человек, аббат. А ты, мой старый Бонбонн, все такой же брюзга? Еще когда я был в их возрасте, ты хотел приобщить меня к делам. Я должен был тебе поверить: тогда я не нуждался бы так сегодня в твоих познаниях.
Дети снова принялись прыгать на траве со всей беззаботной веселостью своего возраста; отец следил за ними умиленным взглядом и после минутного молчания прошептал:
— Дорогие дети, больше я вас не покину.
— Да сбудутся ваши слова, господин маркиз, — произнес у него за спиной низкий и звучный голос.
Господин де Шовелен, обернувшись, увидел перед собой монаха в белой рясе, со строгим и спокойным лицом, который по-монашески поклонился ему.
— Кто этот святой отец? — спросил он у маркизы.
— Отец Делар, мой духовник.
— Ах, ваш духовник! — повторил маркиз, слегка побледнев, и уже тише добавил: — Мне в самом деле необходим духовник, и вы здесь желанный гость.
Монах, человек ловкий и привычный к манерам сильных мира сего, был далек от того, чтобы поднимать эту тему, но он отметил ее в памяти. Предупрежденный управляющим несколько дней назад, он решил взять переговоры на себя и не упустить столь благоприятного случая устроить дела Божьи, дела маркизы, а может быть, и свои собственные.
— Осмелюсь узнать, господин маркиз, как здоровье короля? — спросил монах.
— Почему вы спрашиваете, святой отец?
— Распространился слух, что Людовик Пятнадцатый скоро отдаст Богу отчет в своем царствовании. Такие слухи бывают обычно не чем иным, как предвестниками Провидения; его величество долго не проживет, поверьте мне.
— Вы так думаете, святой отец? — спросил г-н де Шовелен, становясь все печальнее.
— Следовало бы пожелать, чтобы он загладил свои постыдные поступки, чтобы он покаялся…
— Сударь, — с живостью возразил г-н де Шовелен, — духовники должны в молчании ждать, когда их призовут.
— Смерть не ждет, сударь, и я давно дожидаюсь от вас слова, которое так и не приходит.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});