Читать интересную книгу Хозяин Фалконхерста - Кайл Онстотт

— А ты подумай. Я все равно стану здесь хозяином! Выйдешь за меня — будешь хозяйкой, а нет — пожалеешь. Думаешь, я по тебе сохну? Нет, ты старая и жирная, да и не по нутру мне белые бабы. Просто если ты выйдешь за меня, тебе же самой будет легче. Если захочешь, можешь подыскать себе самого здоровенного самца во всей Алабаме — я тебе не помешаю. Ты останешься здесь как хозяйка. Что скажешь, Софи?

Вместо ответа она подобрала свои видавшие виды юбки и выбежала вон из столовой. Остановившись между высоких белых колонн у входа в гостиную, она обернулась к Драмжеру, оглядела его с ног до головы и расхохоталась.

— Чтобы мне быть твоей женой? — Смех все больше походил на истерику. — Да ты свихнулся! Женой какого-то черномазого! У тебя и фамилии-то нет! Кто ты? Драмжер, и все. Драмжер — это кличка.

Покатываясь со смеху, она миновала загроможденную рухлядью гостиную с вылинявшими шторами и висящими клочьями обоями и стала подниматься по лестнице. Эхо ее презрения докатилось до обеденного стола, у которого стоял повесив голову Драмжер. Он с горечью думал, что она права. У него не было ни фамилии, ни даже настоящего имени: он был всего-навсего Драмжером, одним из полчища безымянных чернокожих.

37

После бегства Софи Драмжер постоял некоторое время один среди потускневшего великолепия фалконхерстской столовой. Ее выходка и полные яда слова поставили его на место. Слухи, просачивающиеся с Севера, вскружили ему голову, и он уже вообразил себя свободным человеком, под стать белому господину. Ему льстило подобострастие обитателей Нового поселка, но объяснялось оно тем, что его одежда была лучше их, что он владел грамотой, носил обувь и жил в Большом доме. Его вес еще увеличивался из-за того, что он спал с миссис Софи и сделал ей ребенка.

Только какой от всего этого толк? То-то и оно, что никакого. Он все равно оставался чернокожим. Белые с Севера с их баснями о равенстве в подметки не годились Хаммонду Максвеллу или Льюису Гейзавею, а те никогда не говорили ему, что он свободен и так же хорош, как белые господа. Их мнение было для него куда важнее, им бы он поверил. А лесть невежественных черномазых из Нового поселка не стоила выеденного яйца. Им только и надо, что добиться его расположения, потому что каждому придется вскоре просить его о поблажках. Что же касается его сожительства с Софи, то… Черт, разве он что-нибудь от этого выигрывает? Раньше эта сомнительная честь предоставлялась Занзибару и полудюжине его предшественников.

Софи права: в глазах белых южанок он, Драмжер, навсегда останется двуногим животным, наделенным даром речи, чуть разумнее собаки, недостойным именоваться человеком. Подумаешь, Драмжер, сын Драмсона, внук Драма! Его мать — негритянка из племени мандинго по кличке Жемчужина, не знавшая собственного отца. Раньше у него были братья — одного звали Стариной Уилсоном, другого — Бенони. Ни у кого из них не было фамилии, как и у всех злосчастных негров из Нового поселка. Белые называют пса Цезарем, коня — Ураганом, корову — Бесси, быка — Чемпионом с одной целью — различать особи, когда о них заходит разговор. Точно так же они давали одному негру кличку Драмжер, другому — Джубал, чтобы те откликались и прибегали на зов. Это страшно далеко от настоящего имени-фамилии, вроде Хаммонда Максвелла или Аполлона как там его. Кличка «Драмжер» не делала из него человека, так же как кличка «Чемпион» не превращала в человека быка. Когда у него родится сын, ему дадут имя Том, Лютик или вообще Рожа, то есть первую пришедшую в голову кличку, словно он щенок или котенок.

Нет! Проклятье, он не позволит, чтобы такая участь ждала его сына!

Он взял с середины стола стеклянную лампу, с которой давно пропали почти все хрустальные подвески, и отправился в кухню. Сколько раз он проходил вот в эту дверь с грудой подносов, как резво здесь сновали взад-вперед расторопные слуги, подчиняясь окрикам белых! Теперь он мог сидеть за господским столом и вызывать Поллукса, чтобы тот сам протискивался с подносами в дверь, но то, что он сидел в кресле Хаммонда Максвелла, еще не делало его Хаммондом Максвеллом. Между ними зияла пропасть: Хаммонд Максвелл был белым, он же черен… возможно, не так, как африканцы, но все равно он коричневый, а это то же самое, что черный. У матери Бенони вообще была белая кожа, но при этом она оставалась черномазой.

Маргарита и Поллукс сидели за кухонным столом и доедали ужин. Любопытно, слышали ли они его разговор с Софи? Не исключено. Когда он сам был слугой, то подслушивал все без исключения разговоры в столовой. Впрочем, какая разница? Они слишком глупы, чтобы понять, о чем шла речь у него с Софи. Он поставил свою лампу рядом с их маканой свечой в железном подсвечнике и уселся с ними за стол. Они насыщались дрянной едой, предназначенной для рабов, однако ту же самую пищу ел только что в господской столовой и он. Румяная ветчина, с любовью поджаренные цыплята и другие деликатесы, которыми баловала массу Хаммонда и миссис Августу Лукреция Борджиа, отошли в область преданий. Драмжер с отвращением наблюдал, как Маргарита, чавкая, запихивает еду в рот обеими руками. Даже Поллукс ел, как животное, — растопырив на столе локти, наклонившись к самой тарелке, заталкивая еду в рот жирными пальцами.

Неудивительно, что белые относятся к ним, как к животным! Они жрут, как свиньи, совокупляются, как козлы. Только этому и посвящены их мысли — как бы набить брюхо и где бы свалиться, чтобы веселее прошла случка. Он, Драмжер, ровно ничем от них не отличался. Он не знал точно, сколько ему лет, но всю жизнь, сколько себя помнил, стремился только нажраться от пуза и завалить смазливую бабенку. От голода он никогда не страдал, редко ночевал один, но теперь ему требовалось нечто иное, находящееся за пределами удовлетворения двух этих животных потребностей. Ему хотелось перестать быть животным, превратиться в человека.

Но раз так, то перво-наперво ему потребуется имя. Не кличка, на которую он отзывается, — она у него уже была, а настоящая фамилия, перед которой можно смело ставить словечко «мистер». Раз Эйб Линкольн освободил его и он теперь не хуже любого белого, то у него есть право носить фамилию и именоваться «мистером». Когда белый человек женится, жена берет себе его фамилию. Почему бы темнокожему, берущему в жены белую, не назваться ее фамилией, тем более если прежде у него ее не было вовсе? Так ли уж это невыполнимо? В том случае, конечно, если ему подвернется белая. Единственной известной Драмжеру белой женщиной была Софи, и она была теперь даже жирнее, чем раньше, потому что носила его щенка. Нет, черт возьми, щенки родятся у сук и у черномазых, а у белых появляются дети! Пускай Софи — старая толстая ведьма, но она белая, и у нее родится ребенок. Его ребенок.

Проклятая Софи! Не хочет, видите ли, выходить за него замуж, но охотно сует ему серьги, лишь бы он с ней спал. Это дело ей ох как по нутру! Ничего удивительного: многие негритянки, с которыми он спал, рассказывали ему, что у них бывали белые мужчины и что те не умеют доставить женщине удовольствие. Только негры знают, как это делается, потому что они лучше приспособлены к этому занятию, чем белые хлюпики. А Драмжер — и подавно! А раз он ей по нутру, то почему бы ей не стать его женой? Почему?! Ничего, он ее принудит! Он больше не будет ублажать ее в постели, даже если она посулит ему все свои побрякушки, пока она не приползет к нему на коленях. Тогда он скажет, что путь к его благосклонности — замужество. Он ей покажет!

Ему требовался собеседник, советчик. Его самостоятельности хватало только на то, чтобы удовлетворять зов плоти, в остальном же он неизменно подчинялся чужим приказам. Теперь этому наступил конец. Надоумить его, как поступить, было некому, настало время самому отвечать за себя. Впрочем, одна голова — хорошо, а две — лучше, даже если вторая башка такая же курчавая, как и его. Он пойдет к Бруту — вот кто его вразумит! Велика важность — фамилия! Два негра покумекают и найдут решение этой проблемы.

— Ну, набил брюхо, Поллукс?

— Я бы еще поел, Драмжер, да нечего. — Поллукс нагнулся к тарелке и вылизал ее языком.

Драмжер вырвал тарелку у него из-под носа.

— Жрешь, как последний пес! Ты забыл, что я запретил тебе называть меня просто «Драмжер»? Не заставляй меня повторять! В старом сарае еще осталось, чем высечь негра. Гляди, я с тобой расправлюсь!

— Да, сэр, масса Драмжер, сэр! — осклабился Поллукс.

— Так-то лучше. — Драмжеру вспомнилась такая же, почти слово в слово, отповедь, которую он некогда получил от Хаммонда. — Теперь ступай в конюшню, оседлай мою лошадь.

— Слушаюсь, сэр, масса Драмжер, сэр. — Поллукс отодвинул табурет, поднялся и хотел было выйти, но замер, глядя на дверь, ведущую в кабинет Хаммонда. В двери стояла Софи.

— Ты куда, Драмжер? Ты не ложишься?

— Я не обязан отчитываться, — огрызнулся Драмжер, подталкивая Поллукса к выходу. — Массу Хаммонда никто не спрашивал, куда он идет, и меня не надо: все равно не скажу.