бегом в лес. Не приезжали больше.
А барина похоронить пришлось. Дырки от пуль мешали ему шибко. Сжалилась тогда Квалка и разрешила умереть его телу. До войны вообще никто деревню не трогал. Советская власть то ли забыла про неё, то ли ещё что, не знаю я. Затем фашисты пожаловали. Клавка уже старая была тогда, но ещё соображала. Дочери её, Евдокие, уже годков тридцать было, не меньше. Кто отец не скажу, но поговаривали, что мертвый барин. Не верю я в такое, он и до поездки в столицу не мог уже деток иметь, но люди злые, вот и напридумывали всякого. Быстро хорошее забывают.
О чем это я, ах да. Так вот дочь Клавдии, Евдокия, колдовать не умела. Жила как все. Мужика себе хорошего нашла, меня, значит.
...
Я от такой новости икнул, но Прохор даже не смотрел в мою сторону и не заметил моего изумления.
...
Хорошая была Евдокиюшка. Дочку мне родила, красивую такую. Малышку назвали Маргариткой. Жили мы счастливо, пока я выпивать не стал. Да не выпивать, а бухать каждый день. А как тут не пить, если тёща ведьма настоящая? Клавка то ругала меня иногда, но зла не делала. Пока я не... да, что уж тут? Девка одна начала появляться иногда. Хорошая такая, молодая, сочная. Звали её Нюра. Откуда приходила никто не ведал, а ходила она к Клавке, которая в соседней избе жила. Вопросов никто не задавал – не наше дело. Утром появится, по хозяйству Клавдие поможет и уходит. Никто не знал куда. Сама не разговорчивая такая, но работящая.
И всё было хорошо, пока я Нюрку то не зажал в хлеву по пьяни, ну и утром только угомонились мы с ней. А потом протрезвел и страшно стало, что жена или тёща прознают. Не зря боялся...
Прохор опять сел и поднял на меня влажные глаза.
– Помоги, мил человек, – просящим голосом произнес он. – Если ты папиросу делать умеешь, сотвори мне бутылочку водочки. Нужно мне.
Я без вопросов сделал Прохору бутылку водки и два гранёных стакана. Тот лихо её откупорил и хлебнул прямо с горлышка.
– Казёнка, – радостно вскрикнул Прохор и потянулся за стаканами, которые мгновенно наполнил.
Я, не дожидаясь очевидной просьбы, создал полотенце, а на нём нехитрую закусь. Соленые огурчики, помидоры, колбасу и хлеб. Сразу появился кувшин воды и пара чашек.
Прохор одобрительно посмотрел на меня и похвалил:
– Смышлёный!
Затем поднял гранёный стакан с водкой и задумчиво произнес:
– Чудной стакан какой. До войны таких не было.
Потом спохватился и подал второй мне. Мы чокнулись и он залпом осушил свою посудину.
– Ух, – только и смог издать Прохор и начал интенсивно закусывать.
Я поставил не выпитый стакан на траву и, выбрав самый сочный огурчик, с удовольствием начал его поедать.
– Ты чего это не пьёшь – беззлобно спросил Прохор, наливая себе ещё.
– Да мне с Нюрой нужно встретиться, а она к алкоголю плохо относится, – попытался я угадать весомую причину моей трезвости.
– Это да, – закивал Прохор, – лучше трезвым к ней идти.
Он резко опрокинул в себя ещё полстакана и хмельным взглядом покосился на пустую поллитровку, а потом на мой полный стакан. Я понял, что он уже не сможет рассказать мне чем всё закончилось и кивнул, разрешая то, что уже не требовало моего одобрения. Прохор мощными глотками опустошал мой стакан...
Я создал одеяло и прикрыл отрубившегося в пьяном экстазе Прохора. Он уже во всю храпел, когда я двинулся по направлению к центральной площади этой странной деревеньки.
Избы были покосившиеся и явно заброшенные. Кривые заборы уже почти развалились, а вместо ухоженных грядок возвышались сорные травы. Кое-где виднелись разросшиеся кустарники малины и смородины – я пару раз останавливался, чтобы отведать ягод. Они были сочными и сладкими. Есть я их не боялся, так как сейчас был в гостях, из которых меня не погнали паршивой метлой, значит и травить вряд-ли будут.
Так, не спеша, я дошел до красивой избы, стоящей около того, что можно было принять за небольшую деревенскую площадь. Даже, скорее, просто ровную площадку метров двадцати в диаметре.
Около избы в тени огромного дуба была срубленная из бревна столешница, у которой стояли напиленные чурбаки вместо стульев. Я присел на один из них и внимательно огляделся. Никого не было, хотя я чувствовал, что на меня кто-то смотрит.
– Здравствуй Нюра, – проговорил я в пустоту и добавил. – Меня Сергей зовут, я с миром пришел.
– Знаю, что с миром, – ответил знакомый женский голос за спиной.
Я оглянулся и увидел хозяйку этого сна. На меня с интересом смотрела пожилая статная дама в ярком коротком сарафане и почему-то в валенках. В старых таких валенках до колена. Они были чистыми, но очень изношенными. Нюра была красивой – приятное и миловидное лицо, черные волосы, собранные в пучок, а в ушах явно самодельные, но очень симпатичные серьги.
Она подошла почти в плотную и положила свою ладонь мне на плечо.
– Живой, – констатировала она. – Сам пришел, не побоялся? А если бы я тебя пришибла? Мысль-то меня посещала такая.
– Ну и пришибла бы, – безразлично согласился я. – Только зачем тебе это делать?
– И то верно, – согласилась она и присела рядом на чурбак.
– Угостить тебя чем-нибудь, – спросила Нюра, видимо вспомнив основы гостеприимства.
– Водички бы выпил или соку берёзового, – попросил я.
Она даже не пошевелилась, а передо мной на столе появились две кружки, одна с водой, другая с соком. Я выпил обе и поблагодарил. Мы посидели молча.
– Надоело тебе здесь уже? – решился я начать разговор.
– Ишь ты, я то думала, что ты про Таньку начнёшь беседу вести, а ты удивил. Не всё равно тебе значит, как я тут живу, – недовольным голосом ответила она. – Сердобольный или психологов всяких начитался? Теперь на мне тренируешься? – голос её становился неприятным, а вокруг начал сгущаться воздух.
– Да смотрю я на тебя Нюра и понять не могу, как такое получилось. Ты ведь тульпа. Судя по всему Клавдия тебя создала ещё в девятнадцатом веке. И по всем правилам после её смерти ты должна была раствориться и перестать существовать. А ты до сих пор существуешь. Чудно это и не понятно мне. Ведь тульпа – это часть