Читать интересную книгу Пепел Клааса - Фрол Владимиров

«Человек, жизненное пространство которого чуть шире психосоматических влечений, обречён верить, — заключает Клаас. — В Бога, как я, или в параллельные миры, как Сергей Павлович и иже с ним.

Решено, мы — сумасшедшие. Я и они. Они «повернулись» на эзотерическом знании, а я на евангельских рассказах».

Правда всегда приносила Эдику облегчение. Вот и теперь его охватывает эйфория.

Остаётся последний параграф:

«Мнения членов Ложи Железного Века разделились. Во время седьмой медитативной ассамблеи (время установленное, продолжительность 21 мин., 21 сек., музыкальное сопровождение: И. С. Бах. Бранденбургский концерт № 5 in D BWV 1050) мы попытались прийти к согласию, но в результате существующие точки зрения обозначились ещё отчётливее. Все без исключения члены Ложи на всех континентах согласны с тем, что единственная возможность продолжать Ограниченный Эксперимент — это внести изменения в генетическую структуру человека, ослабив влияние инстинкта и искусственно повысив коэффициент рассудочного и интуитивного начал. Поскольку Цивилизация уже самостоятельно осуществляет подобную программу, известную среди непосвящённых как „Дети Индиго“, мы не считаем возможным рекомендовать другие способы вмешательства, как например, генное моделирование, доверенное человечеству. Вопрос лишь в том, достаточна ли индиго-коррекция для выхода человечества из кризиса, или необходимо допустить естественные последствия кризиса, который приведёт к гибели значительной части нынешнего человечества, обеспечив выживание исключительно группы индиго. Решение данного вопроса мы предоставляем целиком и полностью Цивилизации».

Параноидная эсхатология «ложи» не содержит ничего особо экстравагантного. Как и положено маниакальным идеям, она представляет собой мешанину научной фантастики, эзотерических прозрений и сублимированных страхов. Как раз поэтому Клаас не может отделаться от навязчивого чувства униженности. Он всегда допускал мысль, что безумие сможет обольстить его, если предстанет в гипнотически-депрессивных образах Вендерса или сладостно-томительных безднах Тарковского. Вместо этого оказалось, что Эдик не сумел разглядеть в трёх болтунах просто словоохотливых шизофреников.

А Эльза? О ней не хочется думать как о безумной. Не позволяет её красота, её грация».

Чувство разочарования и унижения, похожее на теперешнее, Клаас испытал лишь однажды, после посещения православной службы. Клара долго уговаривала его. Будучи до мозга костей протестанткой, она, тем не менее, настаивала, на том, что человек, живущий в России, должен постараться понять самобытность русского народа, а это возможно только через религию. Клаас отнекивался, отшучивался, а Клара прямо-таки злилась, что с ней случалось крайне редко:

— Эдик, тебе ещё сорока нет, а ты уже ржавеешь. Сделай над собой усилие, преодолей собственную ограниченность. Вспомни, какое потрясение пережил Рильке на пасхальной литургии в русском храме.

Клаас сдался. Он начал подготовку с чтения Рильке, потом прочел «Размышления о божественной литургии» Гоголя и действительно проникся особым умонастроением, точно оказался в центре планетария — вся вселенная как на ладони. После книги Александра Меня о православном богослужении он почувствовал, наконец, что готов.

Благоговения хватило ровно на 66 минут. Клаас даже взглянул на часы в тот момент, когда созерцание покинуло его посреди лубочного театрализованного действа: мордовороты-казаки с сальными глазками, тщедушные старухи, вытирающие руками пол перед образами, губы и лбы, отпечатывающиеся на стекле икон, свечки, записочки, бородатый петрушка-поп, усталость в ногах, дурман от фимиама, жара, духота…

— Дикость, Клара! — не сдержался он, вернувшись домой под утро. — Антисанитария и дикость! Причём тут воскресение Христово? Эти толпы сами не знают, зачем собрались. Бессмысленное повторение дремучих словес, эдакий церковнославянский реп, безвкусица какая-то!

Похожие реплики рвутся у Клааса теперь, по прочтении текста. Он чувствует, что его надули, обвели вокруг пальца, просто подшутили над ним.

«Будет особенно обидно, если эта чушь окажется правдой, — думает он вдруг. — Боже, ну почему даже самые невероятные вещи, даже чудеса, на поверку оказываются примитивной дешёвкой? Неужели нельзя было придумать что-нибудь новое, необычное, психоделическое? Ну почему опять «ложа», «эксперимент», «цивилизация», ну почему так всё устроено? Умрёшь в надежде на некий качественно новый опыт, а к тебе подойдёт до дыр затёртый чёрт с кочергой да копытом и скажет: «Ну, куманёк, пора, твоя сковородка уже согрелась, клещи готовы, дыба настроена».

Тьфу!»

Но несмотря ни на что, чтение подействовало на Клааса отрезвляюще. Именно потому отрезвляюще, что выявило уровень его собственного мировоззрения. Его традиционная религиозность не даёт ему права свысока смотреть на эзотерические причуды беспокойных искателей истины и сумасшедших. Ведь вполне могло статься, что христианство или буддизм так и остались бы экзотическими учениями, а «ложа» вызрела бы в мировую религию. И что тогда? Тогда на него, Эдуарда Клааса, смотрели бы как на чокнутого сектанта, а Сергей Павлович респектабельно входил бы в великолепный собор, названный именем какого-нибудь Парацельса или Гильгамеша и устраивал музыкальные радения с первыми лицами мира.

И всё же вера «ложи» не может составить конкуренции христианству Клааса. Почему? Эдик решает, что нужно взять паузу и отправляется в душ. Он тщится думать о том, как ему вести себя теперь со своими новыми знакомыми.

«Интересно, а Осиртовский тоже член ложи? Ответ очевиден: мастерство, с которым он исполнял Баха, свидетельствует о частых встречах с Сергеем Павловичем и остальными. Да и в своём докладе он чуть ли не дословно вторил Сергею Павловичу. Все они заодно. Присутствие Осиртовского — пожалуй, единственное, что не поддаётся объяснению. Воистину, никогда нельзя наверняка узнать, что кроется за знакомой оболочкой. Интеллигент, карьерист, атеист и циник вдруг оказывается верующим шизофреником».

Эдик решает обращаться со всей тройкой так, как Карл Густав Юнг со своим пациентом, который, возомнив себя посвящённым в высшее знание, пригласил психоаналитика полюбоваться на солнечный пенис. Юнг послушно подошёл к окну и стал смотреть на солнце. Шизофреник моргал, глядя на солнечный диск, покачивая головой, а потом спросил доктора, что тот видит. Юнг, искренне признавшись, что не видит ничего особенного, поинтересовался, что, собственно, он должен был увидеть. Больной бесконечно доверял психиатру, Юнг оказался единственным, кто внимательно выслушивал его откровения, а потому и на сей раз его удостоили снисходительного объяснения: когда посвящённый раскачивает головой, в такт его движениям на солнечном диске раскачивается пенис и дует ветер.

«Как знать, — усмехнулся Клаас. — Может, и я сделаю научное открытие? Обнаружу какой-нибудь очередной пенис!»

— Что бы ты не обнаруживал, ты найдешь лишь Бога

Эдик в ужасе оборачивается. Перед ним стоит небольшого роста человек в белом плаще с черным крестом на плече.

— Кто я? Ты ведь об этом хочешь спросить?

— Да. Кто ты?

— Я — богослов. Странник. Рыцарь. Я — твоя ипостась.

— Я наверное болен, в бреду… Да, да… Со мной давно происходит что-то странное…

— Со всеми происходит странное, ибо все мы суть странники. Пойми это и перестань удивляться. Ищи истину. Она во всём.

— Истину?

— Да, Истину. Познай истину и истина сделает тебя свободным. Свободным от страха, от скуки. Познай Истину и станешь свободным странником как я.

— Но как её познать, когда Бог только и делает, что дразнит меня ей? Зачем Он показывает людям светлый идеал, а потом оставляет их беспомощно барахтаться в собственном ничтожестве? Он преображается перед нами как перед апостолами на горе Фавор, озаряет светом Нагорной проповеди, сиянием возвышенного искусства, великой философии. Но когда мы готовы уже устроить себе кущи, чтобы всегда оставаться с Ним на высотах, он швыряет нас в обратно в лужу мелочного самолюбия, бытовых дрязг, гадких капризов, мещанского ханжества, двусмысленных привязанностей, лицемерия, угодливости…

— Ищи истину. Не останавливайся. Ты всё узнаешь в своё время.

— Скажи, истину можно выразить словами? Или она неисповедима?

— Для исповедующих и неисповедимое исповедуемо.

— Говори же.

— Слушай и запоминай: Бог суть всё во всем. Он — начало и конец. Он — вера и сомнение. Он — наслаждение и страдание. Он — добро и зло. Он — наказующий и претерпевающий. Он — смерть и бессмертие. Он — всех погубляющий и спасающий каждого в своё время.

— А зачем?

— Чтобы познать Себя.