И мама стояла у подпечка и готовила суп и жаркое, и глотала слезы, а рот ее улыбался.
Папа думал, нас всех сразу перебьют. Он ошибся. Немцам мы были нужны. Кто же готовил бы им еду? Кто бы доил им коров? У нас была корова, ее звали Зорька. Мама доила Зорьку, когда и меня просила подоить. У немцев к столу всегда было парное молоко. У Зорьки сладкое было молоко, жирное, настаивался толстый слой сметаны. Мама снимала сметану столовой ложкой и опять плакала. Детям сметаны не доставалось, все съедали немцы.
Я подсматривала за ними. Вечерами они шумно и долго говорили друг с другом, иногда даже кричали друг на друга, но потом мирились и выпивали из фляжки за перемирие. Они открывали ножами диковинные консервы, я таких никогда не видела. Ели прямо из банок ложками, а когда и руками. Пили Зорькино молоко - мама оставляла им на столе кринку и стаканы. Потом они вытаскивали из карманов паспорта, фотографии и письма, и начинали читать письма и рассматривать снимки. Это были фотографии их родных и близких. У них, как у всех людей, были родные и близкие. Наши немцы были очень молодые, у них не могло быть, наверное, жен и детей, могли быть мама, папа, сестры, братья, дедушки и бабушки. Вот на их фотографии они и смотрели. Иногда часами. Один немец плакал, прижимал фотографию к губам и что-то шептал, и опять плакал, и снова фотографию целовал. А другой плакал, глядя на него, и отпивал глоток из выкрашенной в болотный цвет железной фляжки.
Потом они обнимали друг друга за плечи, раскачивались из стороны в сторону и начинали петь немецкие песни. Это были веселые песни, вроде маршей, или гимнов, не знаю. Лица у них обоих были красные, как помидоры.
Мы к нашим немцам вроде как уже немножко привыкли. Успокоились. Ну живут и живут. Понятно, наших солдат убивают. Рядом проходила линия фронта. Днем немцы исчезали из села, вечером опять появлялись. Иногда злобные. Когда злились, обязательно кого-нибудь из сельчан убьют. Злобу вымещали.
В селе было тихо, как на кладбище.
И у меня такое чувство было, что наши все дома, наши избы - гробы или могилы.
Так оно и оказалось на самом деле. Однажды утром поднялись выстрелы, визг и вой. Я думала, воют звери. Это выли наши бабы. Я выглянула в окно: по улице шли люди, их подгоняли немцы штыками, пинками. Один наш немец появился на пороге. У него были бешеные белые глаза.
- Аус! Аус...
Второй, как гриб из-под земли, возник за его спиной. И по-волчьи рыкнул:
- Собирай! Школа! Утьоба!
- Какая школа, какая учеба, - белые губы матери прыгали, - никуда мы не пойдем!
- Их заге дир...
У него кончились слова. Он размахнулся и ударил маму кулаком в лицо.
Мама упала на пол и обняла его колени обеими руками. Чуть выше его черных наваксенных сапог.
Я впервые видела, как человек обнимает ноги другого человека. Мне стало плохо. Это была моя мама! Немец вынул из кобуры пистолет. Мы все, дети, встали кругом около немца и мамы и закричали:
- Мы пойдем! Мы пойдем в школу! Только не убивайте нашу маму! Пожалуйста!
А папа сидел на табурете в кухне, положил на лоб ладони и странно вздрагивал, будто его били плетью. Так вздрагивал наш конь Марат, когда папа бил его плеткой. Конь капризный был, идет-идет, да и встанет. А в телеге капуста, на рынок в Барановичи везти. А с неба снег. А ушанка теплая дома осталась, забыл. Ну отец и даст коню плеткой раз-другой.
Но мы ведь не кони. Мы люди.
А по улице бежали в школу не люди: стадо бежало, мычало, визжало, взлаивало.
Мама нас всех быстренько одела и вывела на улицу. Мы еще слышали, как отец в избе крикнул: не пойду! Потом мы услышали выстрел. Мама зажала уши руками. Михась спросил: мама, что это стукнуло? А Соня поняла, она сразу заплакала. А мама схватила меня и Соню за руки, а Лене и Михасю крикнула: бегите! Мы тоже попытаемся!
Братики все поняли быстро. Догадались. Мы шли по улице, а село уже было все оцеплено. Михась зыркал глазами - глядел, где есть дырка, чтобы в нее удрать. Все ходы-выходы были перекрыты. И все же они с Ленькой схватили друг друга за руки и побежали. Они перемахнули через изгородь около сельсовета и побежали к лесу. Они бежали очень быстро, я видела! Так быстро они не бегали никогда! Как зайцы от собак, неслись! И все же их застрелили. Обоих.
Их застрелил наш немец. Который молоко у нас пил и наших кур ел. Тот, который помоложе. Беленький такой. У него было такое лицо странное. Будто сам взрослый, а лицо как у ребенка. Нос курносый.
Он наверняка узнал моих братиков. И все-таки он их застрелил. Как зайцев на охоте.
Я не видела, как братики умирали. Я зажмурилась. Мне захотелось оглохнуть. Но я слышала, как они кричат. Особенно страшно, так долго и надсадно, кричал Михась. А Леня только вскрикнул два раза, а потом замолчал. Наверное, он быстро умер.
Потом и Михась перестал кричать. А может, это просто мы с мамой уже далеко отошли от того места, от подлеска и сельсовета.
Нас всех загнали в нашу школу. У нас в селе была только начальная школа, четыре класса. В пятый класс надо было ходить в село Трясуны, за целых пять километров. Я как раз закончила четвертый класс. А я пятый уже не успела пойти, немцы пришли. Целое село еле уместилось в школе. Нас в классы набили столько - не вздохнуть было. Стояли, плотно прижимаясь боками, живот к спине, и спина к животу. Так стыдно было. Меня мальчики сжимали со всех сторон. Я все к маме жалась. Мама положила руки на головы мне и Сонечке. Все шептала нам: девочки, не бойтесь, девочки. Вы лучше песню пойте!
И мы с Сонечкой стояли и тихо пели: взвейтесь кострами, синие ночи! Мы пионеры, дети рабочих! Сосед Линь усмехнулся: что поете, сейчас подыхать будете, а голосите! А мы все пели: близится эра светлых годов! Клич пионера: всегда будь готов!
В класс вошел наш второй немец. Тот, что был постарше белого. Тот, что все пил и пил из железной фляги. Он нас с мамой увидел сразу. Бочком-бочком подошел к нам, подобрался.
- Вас воллен зи? - так тихо маму спросил. - Хотить, йа взяль айн твай кинд?
И мама закивала головой, и не могла говорить от ужаса и радости, молчала и все кивала, кивала.
Немец взял меня за руку и потащил за собой. Сонечка рванулась. Хотела закричать. Мама закрыла ей рот рукой. Немец тащил меня к двери, я шла и наступала ему на пятки. Все вокруг нас, пока мы к двери шли, стали громко кричать, плакать, вопить, а мы все шли и шли, и мы вышли из школы. Я слышала, как вся школа кричит, воет диким воем. Я увидела, как немцы обливают ее снаружи бензином. Мы с нашим немцем отошли еще чуть подальше, и я обернулась, и увидела огонь, много огня. Это немцы поливали нашу школу огнем из огнеметов. Школа была деревянная и занялась в одно мгновенье. Заполыхала. Школа кричала, кричал сруб, кричали доски обшивки, кричала крыша, кричали водостоки, кричали карнизы и стрехи. Огонь взвился в небо, и небо тоже закричало.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});