Позже Колпаков, стоя перед неподвижно застывшей шеренгой учеников, подводил итоги занятия, он указал на рыжего и сказал:
— Будешь ходить ко мне в основную группу. В среду к четырем — в ДФК.
Парень поклонился, скрывая радость: сам сэнсэй увидел в нем перспективного спортсмена.
— Как фамилия?
— Лыков.
Колпаков сделал вид, что записал ее в свой блокнот.
Когда после душа он оделся, подошел Зверев.
— Этот Лыков только второй раз пришел. По-моему, из него толку не будет.
— Не сомневайся, Миша, у меня глаз наметан!
— Вам видней, Геннадий Валентинович.
Зверев извлек пухлый конверт и точно вложил в карман Колпакову.
— За прошлый месяц.
Тот поспешно кивнул. Во время расчетов он даже радовался, что Вася Савчук с его чистым взглядом правдоискателя не захотел стать старостой в абонементной группе. Хотя вроде что тут такого — гонорар за приложенные знания, умение, затраченный труд, Гришка это обосновал мастерски.
Сев в машину, Колпаков раскрыл конверт. Абонементная плата составляла тридцать рублей в месяц. В группе было двадцать человек. Итого шестьсот рублей. Вполне достаточно, и незачем набирать по две-три секции, как делают некоторые.
Разделив и разложив по карманам деньги. Колпаков плавно тронул с места, набрал скорость и, обогнав нескольких учеников, вылетел на магистраль. Крайним справа шел Лыков. Без осведомленности Писаревского и габаевской анкеты попробуй узнай, что он приемный сын ректора!
Колпаков ездил быстро, рисково перестраивался из ряда в ряд, закладывал лихие виражи, получая удовольствие от маневренности машины.
Подкатив к дому матери, Колпаков вбежал по лестнице, своим ключом отпер входную дверь, прошел по захламленному коридору мимо ванной, где Алевтина стирала белье, и, коротко постучав, вошел в комнату.
Здесь стало просторней, исчезли ширма и чертежная доска, в углу стоял подаренный им цветной телевизор, который сидящая на новом диване мать смотрела через старящие ее очки с толстыми линзами.
— Здравствуй, сынок! Ужинать будешь?
— Нет, я на минуту...
— Опять? Посидел бы хоть раз, погостил...
— Обязательно, мам, в другой раз.
Он положил на стол пять сложенных пополам десяток, чмокнул мать в щеку, чуть задержался для приличия и неловко попрощался.
Когда он разворачивался, фары махнули по облупившемуся, в трещинах фасаду. На миг стало стыдно. Но, в конце концов, так разумней: рано или поздно дом снесут, мать получит благоустроенную однокомнатную квартиру, тогда можно съезжаться, трехкомнатную выменяют без проблем. И Лена считает точно так же.
Как мать и Лена уживутся в одной квартире. Колпаков предпочитал не думать.
Осторожно прокатившись по переулку с разрушенным покрытием, он облегченно вырвался на гладко заасфальтированный проспект и вдавил в пол педаль газа. Он попал в «зеленую волну», и, не снижая скорости, пролетел один перекресток за другим.
Дорога в новый микрорайон пролегала через бывшую заболоченную котловину — крутой километровый спуск сменялся затяжным подъемом, который хорошо преодолеть с ходу, не теряя инерции. Стрелка спидометра подползла к трехзначной цифре, но полоса везения кончилась, в самой нижней точке, у пересечения дорог, светофоры переключились на красный.
И сразу все пространство впереди усеялось красными огоньками, разогнавшиеся машины одновременно тормозили. Когда Колпаков только учился водить, это сложное для новичка место вызывало тревожное напряжение, а во внезапно вспыхивавших красных огнях мерещился какой-то философский, зловеще-предостерегающий смысл.
С опытом исчез страх протаранить идущих впереди или подставиться под удар задним, он уверенно держался в общем потоке, но россыпь стоп-сигналов все равно подспудно будоражила сознание, пробуждая какие-то туманные, не оформившиеся окончательно ассоциации.
Стоп, стоп, стоп...
Внизу мигнуло желтым, затем зеленым, и вмиг все переменилось — погасли запрещающие сигналы, механическая лавина, урча, покатилась под уклон, спеша набрать потерянную скорость. Колпаков включил передачу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Через десять минут он припарковался на просторной площадке у двенадцатиэтажной «свечки», поздоровался со сторожем, которого члены кооператива подряжали на ночную охрану автомобилей, поднялся в лифте на восьмой этаж, отпер замысловатый замок и, войдя в прихожую, понял, что у них гости. Интересно, кто на этот раз?
— Гена, вынеси мусор! — крикнула из темноты Лена, перебив на миг какое-то волнующее повествование, излагаемое приглушенным до интимных тонов голосом.
Колпаков секунду помешкал. В комнате рассмеялись и после паузы начали подчеркнуто нейтральный, заведомо неинтересный, якобы «чисто женский» разговор. «Сама вынесет, — подумал Геннадий. — Пора приучать к порядку».
Умывшись, он заглянул в холодильник и прошел в гостиную, наполненную пряным запахом дорогих духов и чужеземных сигарет.
— Добрый вечер.
Гостями оказались Хомутова и незнакомая дама из той же породы, что и все Ленины подруги: изрядно пожившая, но хорошо сохранившаяся, нарядная, уверенная в неотразимости. Через двадцать пять лет Лена будет точно такой же, а пока, по ее собственным словам, учится жизни у умных женщин.
— Элеонора. — Дама, не вставая, протянула руку, как для поцелуя. Колпаков энергично тряхнул расслабленную кисть и, отметив удивленный взгляд Элеоноры, изучающий — Тамары Евгеньевны и довольный — только ей он целовал руки — Лены, опустился в свободное кресло.
— Будешь кофе? — спросила Лена, заглядывая в пустой кофейник и зачем-то встряхивая его, будто собираясь выдавить напиток из кофейной гущи.
— Я бы поужинал.
Лена с облегчением отставила кофейник, изящно поднесла к губам длинную коричневую сигарету.
— Возьми что-нибудь в холодильнике.
— Там ничего нет.
Пауза затягивалась.
Колпаков смотрел на жену, побуждая ее к каким-то действиям, но она явно не понимала, чего он от нее ожидает.
— Пожарь-ка мне яичницу с картошкой.
Лена поперхнулась дымом, Хомутова с Элеонорой переглянулись, будто он сказал откровенную непристойность.
Тонко чувствующий ситуации Колпаков понимал, что в их глазах его поведение переходило всякие границы. Ворваться в уютную атмосферу девичника, прервать интересный разговор, без восторга принять вежливый жест заботы супруги, да еще заявить о столь прозаических и приземленных вещах, как голод и содержимое холодильника!
И в довершение предложить светской даме чистить картошку и жарить яйца — неслыханная наглость! В их представлении мужья ведут себя совершенно по-иному. Правда, они не делают поправки на то, что привыкли общаться с чужими мужьями. Старые расфуфыренные курицы, если не поставить их на место, испортят Лену вконец.
— Знаете, милые дамы, — непринужденным тоном застольного краснобая начал Колпаков, — в Японии существует любопытный обычай: провинившуюся жену наказывают палкой... — Он обвел взглядом окаменевшие лица. — И что интересно: если муж ее любит, он не должен пользоваться палкой толще мизинца...
— Ну, мы, пожалуй, пойдем, — поджав губы, поднялась Хомутова, следом встала Элеонора. — Леночке, видно, предстоит... э-э-э... что-то там жарить...
— Я вас пока развлеку, — заверил Колпаков. — Самое удивительное: обычай не применяется. Спросите почему? Жены не дают повода. Ну, ни малейшего! Правда, странно?
— Спасибо, Геннадий, вы нас действительно развлекли, — холодно процедила Хомутова.
— Но там, где не ценят женщину, нет и прогресса...
— Это в Японии-то нет прогресса? — удивился Колпаков.
— Конечно, — вмешалась Элеонора. — Французские духи и вообще... А про японскую косметику я никогда не слышала!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
«Срезав» таким образом Колпакова, дамы вышли в коридор, где принялись шепотом давать Лене советы, очевидно, по подавлению домашнего бунта.
— Кстати, Леночка, вынеси заодно мусор! — выкрикнул напоследок Колпаков.
Дверь за гостями захлопнулась.
— Что с тобой происходит? — с трудом сдерживая возмущение, спросила Лена. — Если хочешь выяснить отношения, можешь подождать, по крайней мере, пока уйдут подруги!