же! Одно и то же — по кругу, как слепая лошадь на мельнице.
— А кто виноват, что ты с первого раза не понимаешь? На ногах мышцы жесткие, а у тебя кисти слабые, промять не сможешь. Давай ногу, говорю!
Ну вот какого черта? Чего упираться, как баран в загоне? Что я, шрамов не видел? Ног не видел? От голой коленки одурею и насиловать брошусь? Я кто вообще, рыцарь или пьяный валлиец?
— Марк!
— Что? Я тебе помогаю! Зажмуриться могу, если надо. Ну! Задирай! То есть снимай. Закатывай, в общем.
— Значит, не отцепишься, да? — в тоскливом вздохе послышалось предвестие капитуляции.
— Я просто хочу помочь.
— И поэтому ты взял меня за глотку и стучишь головой о стену.
— Ты не понимаешь. Так будет лучше. Я знаю, что делаю.
— Да ну? А с чего ты вообще взял, что проблема в мышцах? Деградация хрящевой ткани — это тебе о чем-то говорит, а, чудо-лекарь? Сустав! Сустав, Марк, а не мышцы! Там вообще ничего мять не надо —только намазать. И зафиксировать, пока воспаление не уменьшится.
Шах и мат. И чего я уперся с этой помощью? Не хочет — ну и не надо. Я поставил банку на подушку.
— Давай хоть сапог сниму. Зажми руками колено, чтобы нога не двигалась.
Хотя бы тут Вилл не стала спорить — сделала, что сказано. Я распустил шнуровку и аккуратно стянул сапог.
— Готово. Могу штанину закатать. Даже глаза закрою.
— Марк, ну что тебе надо? Ей-богу, не понимаю. Что не так?
А что не так? Я задумался.
— Ну я же с тобой не спорил, когда ты в меня иголками тыкала.
— О. Так это матч-реванш. Ладно. Черт с тобой. Мажь. Только честно предупреждаю — нога тебе не понравится.
— А я не ныл, когда у меня полморды облезло.
— М-да. Умеешь ты девушек уговаривать.
— Но ведь работает?
Я начал осторожно подворачивать штанину, стараясь не дергать ногу зазря. Стопа у Вилл была маленькая — размером с мою руку, отчего возникало странное чувство, будто я раздеваю ребенка.
— Нормально? Не больно?
— Марк, я не стеклянная.
— И что? Об пол тебя бить, что ли?
Физиономию я заранее сделал каменную — чтобы ничего не дрогнуло, если и правда все окажется паршиво. Ткань ползла вверх, показалась щиколотка, тонкая, как у жеребенка. По икре бежали вверх черные линии, разветвляясь, как мартовские ручьи. Словно кто-то пролил на ногу чернила, и они растеклись струйками, впитались в кожу. Я застыл на мгновение и тут же продолжил скатывать штанину, только наклонился пониже, чтобы не было видно лица. Видимо, недостаточно низко.
— А я говорила.
— Я просто удивился.
— Ну да. А я королевна.
— Как прикажете, ваше высочество. Я удивился. Ты говорила, что тут шрамы.
— Нет, это ты говорил. А я не спорила.
Я потянулся было к полоске, но отдернул руку.
— Можно?
— Давай.
Я провел пальцем по коже. Полоска была гладкая и ощущалась как легкая выпуклость — действительно немного похоже на рубец. Она была не черная — точнее, черная, но с синевой, как вчерашний синяк.
— Все? Налюбовался?
— Болит?
— Колено?
— Нет. Это… эти.
— Совершенно не ощущаю. Просто некрасивые.
Я еще погладил пальцем тонкую линию. Это было, конечно, странно. Непривычно. Но точно не уродливо. Оно вообще не имело отношения к красоте. Просто существовало. Ну, нога. Ну, линии.
— Зря ты. По-моему, даже симпатично, — соврал я. Хотя нет, не соврал. Так, преувеличил немного. — Как у бурундучка.
— Что?
— Полоски, как у бурундучка. Это как белка, только…
— Я знаю, кто такой бурундук. Значит, ты думаешь, что я похожа на бурундука?
Да что ж такое…
— Ну не ты же. Полоски.
— Бурундук. Я — бурундук!
— Но…
— Никто не называл меня бурундуком!
— И я не называл! Я просто сказал, что полоски…
— Как у бурундука!
— Они красивые! Не ори!
— Ах вот как! Значит, я красивый бурундук! Это же все меняет!
— Да, меняет! И знаешь что? Мне это в голову не приходило — но ты меня убедила. Ты мелкая, тощая и все время снуешь туда-сюда! И полосатая вдобавок! Точно бурундук!
Подушка поднялась в воздух и — БАЦ — шлепнулась мне на голову. Я качнулся и выпустил ногу.
— Ай, — сказала Вилл.
— Ой, — сказал я. — А не надо драться! Все, хватит дурить. Давай сюда свои полоски. И кстати, суставы тоже полезно массировать. Только тереть выше надо — не само колено, а над ним. Так кровь разгоняется, опухоль спадает.
Я зачерпнул бурую жирную мазь и размазал ее по колену, мягко поглаживая кожу.
— Ты вообще не втираешь.
— Давай хоть сейчас без советов.
Я ускорил движения — не нажимая, просто начал тереть энергичнее, а вот выше колена слегка надавливал — так, что кожа там согрелась и порозовела.
— Ну? Как, лучше?
— Да, спасибо.
— А я тебе сразу говорил! Слушаться опытных людей надо! — я перебинтовал горячее от растирания колено и откатил штанину на место. — Все. Пойду руки помою. Эта дрянь воняет так, будто ее на заячьем дерьме настаивали.
— Подожди, я с тобой, — потребовала Вилл.
— Зачем?
— А есть мы не собираемся?
— Сиди ты. Я сам. На кухне же есть что-то готовое?
— Курица. Сыр. Хлеб. Фрукты.
— Отлично. Сейчас принесу.
Я вернулся минут через десять — более-менее отмытый и с двумя тарелками жратвы. Разломанная пополам курица, толстенные ломти хлеба и сыра, бананы. Строго и со вкусом. Ничего лишнего. Изысканная простота.
— Вот. Я тряпку взял — руки вытирать…
Вилл спала. Полусидя, неловко свернувшись боком на подушке. Невесть откуда возникшая Колючка уже пристроилась у нее под подбородком. Я посмотрел на тарелки, на Вилл, на тарелки.
— Ну и кому я готовил?
Тихонько стянув с Вилл второй сапог, я запихнул ее на кровать целиком и накрыл одеялом. Грозная повелительница слонов что-то пробормотала, перевернулась на бок и дернула полосатой ногой.
Плюхнувшись в кресло, я поставил себе на колени тарелку и оторвал кусок мяса, пачкая пальцы в жиру. Ну и ладно. Ну и пусть спит. Зато можно не тратить время на застольную беседу. И рыгать. И пальцы облизывать. И… И какого хрена