Читать интересную книгу Пушкин в жизни - Викентий Вересаев

Однажды, – это было в октябре, – ходим мы (студенты) по сборной зале и ждем Гоголя. Вдруг входит Пушкин и Жуковский. От швейцара, конечно, они уж знали, что Гоголь еще не приехал, и потому, обратясь к нам, спросили только: «в которой аудитории будет читать Гоголь?» Мы указали на аудиторию. Пушкин и Жуковский заглянули в нее, но не вошли, а остались в сборной зале. Через четверть часа приехал Гоголь, и мы вслед за тремя поэтами вошли в аудиторию и сели по местам. Гоголь вошел на кафедру и вдруг, как говорится, ни с того, ни с сего, начал читать взгляд на историю аравитян. Лекция была блестящая. Она вся из слова в слово напечатана в «Арабесках» («Аль-Мамун»). Видно, что Гоголь знал заранее о намерении поэтов приехать на его лекцию, и потому приготовлялся угостить их поэтически. После лекции Пушкин заговорил о чем-то с Гоголем, но я слышал одно только: «увлекательно!»

Н. И. Иваницкий. Отечеств. Записки, 1853, № 2, Смесь, стр. 120.

Слухи, постоянно распространяемые насчет Александра, очень меня печалят. Знаешь ли ты, что, когда Натали выкинула, говорили, будто это – от побоев, которые он ей нанес? В конце концов, мало ли молодых женщин уезжает проведать своих родителей, провести два или три месяца в деревне! Никто в этом не видит ничего особенного. Но Александру все ставится в счет…

Александр нам совсем не пишет. Я не знаю, где он, что он делает. Это молчание непростительно ни в каком отношении. Я в некотором роде завишу от него, а он меня больше двух месяцев держит в полном неведении насчет моей судьбы.

С. Л. Пушкин (отец поэта) – О. С. Павлищевой, 29 окт. 1834 г., из Михайловского. П-н и его совр-ки, XIV, 17 (фр.).

Наконец, мы имеем новости от Александра. Натали опять беременна, ее сестры живут с нею и нанимают очень хороший дом пополам с ними. Он говорит, что это ему удобно в смысле расходов, но немножко стесняет его, потому что он не любит нарушать своих привычек хозяина дома.

Н. О. Пушкина (мать поэта) – О. С. Павлищевой, 7 ноября 1834 г., из с. Михайловского. П-н и его совр-ки, XIX, 21 (фр.).

В последнее время Наталия Ив. Гончарова (теща Пушкина) поселилась у себя в Яропольце и стала очень несносна; просто-напросто пила. По лечебнику пила. «Зачем ты берешь этих барышен?» – спросил у Пушкина Соболевский. «Она целый день пьет и со всеми лакеями (……)».

П. И. Бартенев. Рассказы о П-не, 64.

Подозрительность и суровость Наталии Ивановны все росли с годами… Всякий был в праве осуждать ее, что она хоронит лучшие годы дочерей в деревенской глуши Яропольца, и этих соображений было достаточно, чтобы вымещать на неповинных девушках накипевшую горечь: якорем спасения всем являлась Наталия Николаевна… Пушкин согласился выручить своячениц из тяжелого положения, приняв их обеих под свой кров. Вероятно, этому решению много способствовало побуждение прекратить одиночество, выпавшее на долю жены и в первое время тоскливо переносимое ею.

А. П. Арапова. Новое Время, 1907, № 11413, стр. 5.

Около этого времени (1834 г.) Пушкин узнал, что какой-то молодой человек (Э. И. Губер) переводил Фауста, но сжег свой перевод, как неудачный. Пушкин, как известно, встречал радостно всякое молодое дарование, всякую попытку, от которой литература могла ожидать пользы. Он отыскал квартиру Губера, не застал его дома, и можно себе представить, как был удивлен Губер, возвратившись домой и узнав о посещении Пушкина. Губер отправился сейчас к нему, встретил самый радушный прием и стал посещать часто Пушкина, который уговорил его опять приняться за Фауста, читал его перевод и делал на него замечания. Пушкин так нетерпеливо желал окончания этого труда, что объявил Губеру, что не иначе будет принимать его, как если он каждый раз будет приносить с собой хоть несколько стихов Фауста… Пушкин обнадежил его в преодолении трудностей, казавшихся невозможными для его сил.

М. Н. Лонгинов. Воспоминание об Э. И. Губере. Соч., т. I, 1915, стр. 316.

Пушкин заставил меня взглянуть на дело серьезно. Он уже давно склонял меня приняться за большое сочинение и наконец, один раз, после того, как я прочел одно небольшое изображение небольшой сцены, но которое, однако ж, поразило его больше всего мной прежде читанного, он мне сказал: «Как с этой способностью угадывать человека и несколькими чертами выставлять его вдруг всего, как живого, с этой способностью не приняться за большое сочинение! Это, просто, грех!» Вслед за этим начал он представлять мне слабое мое сложение, мои недуги, которые могут прекратить мою жизнь рано; привел мне в пример Сервантеса, который, хотя и написал несколько очень замечательных и хороших повестей, но если бы не принялся за «Донкишота», никогда бы не занял того места, которое занимает теперь между писателями, и, в заключение всего, отдал мне свой собственный сюжет, из которого он хотел сделать сам что-то в роде поэмы и которого, по словам его, он бы не отдал другому никому. Это был сюжет «Мертвых душ». (Мысль «Ревизора» принадлежит также ему.)

Н. В. Гоголь. Авторская исповедь.

«Мертвые души» – это прямо идея Пушкина, возникшая в его уме в то время, когда он жил в Новороссии. И если он не претендовал на то, что Гоголь ее похитил у него, то лишь потому, как говорил он сам мне потом, «что я, может быть, и не осуществил бы ее, потому что у меня много было другого дела».

В. И. Любич-Романович по записи С. И. Глебова. Ист. Вест., 1902, февр., 553.

Мысль о «Мертвых душах» принадлежала Пушкину. В Москве Пушкин был с одним приятелем на бегу. Там был также некто П. (старинный франт). Указывая на него Пушкину, приятель рассказал про него, как он скупил себе мертвых душ, заложил их и получил большой барыш. Пушкину это очень понравилось. «Из этого можно было бы сделать роман», – сказал он между прочим. Это было еще до 1828 г.

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1865, стр. 745.

На вечера Н. К. Загряжской являлся по временам поэт Пушкин; но он не производил там эффекта, говорил немного, больше о вещах самых обыкновенных. Пушкин составлял какое-то загадочное, двуличное существо. Он кидался в знать – и хотел быть популярным, являлся в салоны – и держал себя грязно, искал расположения к себе людей влиятельных и высшего круга – и не имел ничего грациозного в манерах и вел себя надменно. Он был и консерватор, и революционер. С удовольствием принял звание камер-юнкера, а вертелся в кругу людей, не слишком симпатизировавших двору. Толкался по гостиным и занимался сочинениями. Избалованный похвалами своих современников и журналистов, он вносил в свое общество какую-то самоуверенность, которая отталкивала от него знакомых. Он не принадлежал к числу людей, которые могут увлечься откровенностию и задушевностию: всегда в нем видно было стремление быть авторитетом. В высшем кругу этого ему не удавалось: там обыкновенно принимают поэтов совсем с другою целью и не столько им желают услуждать, сколько сами требуют от них угождений. К сожалению, многие подчиняются этому требованию, и едва ли не было заметно это в Пушкине.

В. И. Сафонович. Рус. Арх., 1903, I, 492.[133]

Отличительным характером Пушкина в большом обществе была задумчивость или какая-то такая грусть, которую даже трудно выразить. Он казался при этом стесненным, попавшим не на свое место. Зато в искреннем, небольшом кругу, с людьми по сердцу, не было человека разговорчивее, любезнее, остроумнее. Тут он любил и посмеяться, и похохотать, глядел на жизнь только с веселой стороны и с необыкновенною ловкостью мог открывать смешное. Одушевленный разговор его был красноречивой импровизацией, так что он обыкновенно увлекал всех, овладевал разговором, и это всегда кончалось тем, что другие смолкали невольно, а говорил он. Если бы записан был хоть один такой разговор Пушкина, похожий на рассуждение, перед ним показались бы бледны профессорские речи Вильмена и Гизо. Вообще Пушкин обладал необычайными умственными способностями. Уже во время славы своей он выучился, живя в деревне, латинскому языку, которого почти не знал, вышедши из лицея. Потом, в Петербурге, изучил он английский язык в несколько месяцев, так что мог читать поэтов. Французский знал он в совершенстве. «Только с немецким не могу я сладить! – сказал он однажды. – Выучусь ему, и опять все забуду: это случалось уже не раз». Он страстно любил искусства и имел в них оригинальный взгляд. Тем особенно был занимателен и разговор его, что он обо всем судил умно, блестяще и чрезвычайно оригинально.

(Кс. А. Полевой). Некролог Пушкина. Живописное Обозрение, 1837, III, стр. 10, 80. Цит. по Рус. Арх., 1901, 11, 251.

Пушкин был застенчив и более многих нежен в дружбе. Общество, особенно, где он бывал редко, почти всегда приводило его в замешательство, и от того оставался он молчалив и как бы недоволен чем-нибудь. Он не мог оставаться там долго. Прямодушие, также отличительная черта характера его, подстрекало к свободному выражению мысли, а робость противодействовала. Притом же совершенную привычку он сделал только к высшему обществу, или к самому тесному кругу приятелей. В обоих случаях он чувствовал себя на своем месте.