Читать интересную книгу Ответ знает только ветер - Йоханнес Зиммель

— Ясно.

Я оперся было о рельсу, но тут же отдернул руку: рельса была раскаленная, впору обжечься. Теперь пот тек уже прямо по лицу, рубашка прилипла к телу. Со стороны башни трижды раздался хлопок более тихий, чем звук выстрела. Я увидел, как из разбитых окон вдруг повалил белый дым. И тут же наступила мертвая тишина. Прошла минута. Потом вторая. Потом из радиотелефона Лакросса прозвучал совсем другой голос:

— Комиссар, он сдается.

И вновь голос Русселя:

— Будьте осторожны. Если станет стрелять, отвечайте огнем. Но смотрите, не прикончите его ненароком. Мне он нужен живой.

— Понято, шеф. — Пятнадцать секунд тишины. — Он отпирает дверь. — Десять секунд тишины. — Он выходит, руки за голову. Мы его взяли, шеф! Мы его взяли!

— Теперь пошли, — спокойно сказал Лакросс. И уже бежал впереди меня через пути на ту сторону улицы. Я споткнулся и упал, до крови рассадил руку, вскочил и побежал за Лакроссом. С большим трудом мы пробились сквозь плотную толпу зрителей и — о чудо! — на этот раз нога вообще не болела! Полицейские, стоявшие в оцеплении, пропустили нас. Подбегая ко входу в дом, я увидел Русселя, подошедшего с другой стороны. Он кивнул мне, не выпуская из рук автомата. Из дома вышли трое полицейских с автоматами наперевес. За ними шел мужчина в рубашке навыпуск, руки его были связаны за спиной. У него было донельзя истощенное лицо очень темного цвета, усы и черные волосы. Вел он себя, как безумный. Два полицейских не столько вели его, сколько тащили.

— Я хочу жить! Я жить хочу! Псы поганые, не смейте меня убивать! — орал Аргуад, спотыкаясь, как слепой. Глаза у него были воспаленные, из них ручьями лились слезы; он кашлял и задыхался. Видимо, здорово надышался слезоточивым газом. Его втолкнули в полицейскую машину, Руссель вскочил в машину вслед за алжирцем. Водитель дал сигнал и рванул с места прямо на толпу. Люди в ужасе отскакивали в сторону, давая дорогу.

— Там стоит моя машина, — бросил мне Лакросс.

Я опять побежал за ним, задыхаясь и обливаясь потом. Жара в этот день стояла несусветная.

59

Два часа спустя мы все — Руссель, Лакросс, два офицера полиции, я и алжирец — сидели в комнате для допросов Центрального комиссариата. Аргуад сидел на стуле посреди комнаты. Все остальные стояли вокруг него. Врач сделал алжирцу успокаивающий укол и дал какие-то медикаменты для глаз и гортани. Потом ему разрешили полежать в отдельной комнате, пока врач не сказал, что теперь его можно допросить. За это время я попытался дозвониться до Кеслера в отель «Карлтон», но там его не было, и он не оставил информации, где его можно будет найти. Я попросил передать ему, как только он появится, чтобы он связался с Центральным комиссариатом.

Руссель, Лакросс и оба полицейских допрашивали алжирца. Вопросы так и сыпались на Аргуада, не оставляя ему ни минуты передышки. Он все еще был бос, в штанах и рубашке навыпуск, и лицо его подергивалось. Он опять повторил то, что говорил уже раз десять на своем плохом французском с сильным акцентом:

— Я не поверил, что пришли именно полицейские. Потому и стрелял.

— По какой причине?

— Потому что не хотел, чтобы меня самого застрелили.

— Кто?

— Они!

— Кто эти «они»?

Я заметил, что Аргуад уже трясся всем телом. При этом обливался потом, как и мы все. Большой вентилятор крутился под потолком, но в комнате все равно было нечем дышать. Аргуад не ответил. Из его воспаленных глаз опять потекли слезы.

— Отвечай же, сволочь! — заорал на него Руссель.

— Я… Я… не могу, — взвизгнул алжирец, которого звали Юсуф, как я успел узнать. Юсуф Аргуад, управляющий складом, 35 лет, холост.

— Не хочешь говорить!

— Да нет же, нет! Я не могу!

Вопросы и ответы сыпались со скоростью автоматных очередей. Они не давали алжирцу передохнуть, не чувствуя к нему никакой жалости: он опасно ранил их товарища.

— Почему это не можешь? — набросился на него Лакросс.

— Я боюсь… Боюсь… Они меня прикончат, если я что скажу. Наверняка прикончат… Я не мог ни спать, ни есть, никакой жизни не было с тех пор, как взорвалась эта яхта. И потом, особенно, когда убили этого американца. Они мне сказали, будто он говорил о каком-то алжирце из Ла Бокка, с которого все началось.

— Кто тебе это сказал?

— Уже не помню. Кто-то сказал в одном бистро.

— Врешь!

— Я не вру! Я, правда, уже не помню…

— Ясное дело, помнишь!

— Сколько дней и ночей живу в смертном страхе… Я знал, что они придут и убьют меня… Не могут не убить… Просто не могут, собаки… Я уже совсем обезумел…

— Почему обязательно должны тебя убить? — спросил Лакросс. Он схватил алжирца за подбородок и говорил ему прямо в лицо. — Почему, Юсуф? Почему они обязательно должны тебя убить? Ну, отвечай же, дружище…

— Потому что они боятся, что я проболтаюсь. Я бы не проболтался. Точно знаю. Но теперь…

— Теперь ты все расскажешь. Даже если это будет последнее, что ты успеешь сделать, — сказал Руссель. — Тебе так и так конец. Если наш товарищ, которому ты всадил пулю в живот, умрет, тебе останется только молиться. Но и молитва поможет тебе, как мертвому припарки. Тогда наступит твой черед!

— Но я же не хотел… Я же не знал… Он не умрет! — в отчаянии вопил Юсуф. — Я этого не хотел! Не хотел!

— Не хотел, а сделал.

— Если я ничего не скажу, то получу по высшему разряду за того, кому прострелил живот, — сказал Аргуад вдруг совсем тихо и спокойно. — А если что-нибудь скажу, меня кокнут, как пить дать.

— Пока ты за решеткой, никто тебя не убьет, — сказал Руссель.

— А вот и нет! Эти везде достанут! У них везде есть свои люди. Они могут все. Нет ничего, что было бы им не по силам.

— Если ты расскажешь нам, что тебе известно, тебя будут охранять в камере днем и ночью. Да и потом глаз не будем с тебя спускать. Обещаю тебе это. А если ты и дальше будешь держать язык за зубами и не расколешься сейчас же, на месте, мы засадим тебя за решетку и думать о тебе забудем — вот тут-то и впрямь может что-то случиться. В конце концов, в тюрьме хватает арестантов. И у одного из них вполне может оказаться напильничек. Или у двоих — веревочка. И когда ты спишь…

— Прекратите! — завопил алжирец. — Прекратите! Пожалуйста…

— Пожалуйста — вот это уже другой разговор, — сказал Руссель, которому из-за его богатырского роста все время приходилось наклоняться к Юсуфу. — Если ты сейчас же не заговоришь, мы бросим тебя за решетку, и можешь там подыхать. Дошло до тебя? — Алжирец кивнул.

— Итак?

— Я вам все расскажу, — сказал Юсуф Аргуад.

60

Диски магнитофона, стоявшего на письменном столе в комнате для допросов, все время вращались. Аргуад выдавливал, хватая ртом воздух сквозь непрекращающийся кашель:

— Явился тут ко мне один… Никогда его раньше в глаза не видел… И сказал, дескать, знает, что я работаю на станции… Управляющим на складе. И что там у меня и динамит хранится. Для взрывов при горных работах на Эстереле. Мол, динамита у меня горы… И чтобы я достал ему немного динамита. За деньги, ясное дело. За большие деньги…

— Значит, ты дал ему динамит? — спросил Руссель.

— Но он же предложил такую кучу денег. А я беден. И так хотелось сменить эту собачью работу на станции. Уж больно много денег он обещал.

— Сколько?

— Сто тысяч франков. Обещал заплатить, как только я достану динамит. Ну, я и постарался. Дело это трудное. Потому как все ящики заперты и зарегистрированы. Напарник понадобился. Но его сейчас здесь нет. Он давно смылся. Не знаю, где он теперь. Когда мы стащили ящик, я ему дал двадцать тысяч.

— Хорошо. Значит, ты признаешься, что один ящик ты украл.

— С напарником.

— И передал кому надо.

— Да.

— Когда это было?

— Пятого мая. Пятого была пятница, а по пятницам у нас недельная получка. Потому я и запомнил.

— А когда с тобой впервые заговорили об этом?

— Двумя днями раньше, третьего мая. А вы не обманете — меня точно будут охранять в камере?

— Точно, если продолжишь рассказывать. А нет, так нет.

— Но я же рассказываю… Я вам все рассказываю…

— А зачем этому человеку понадобился динамит, ты себе представляешь?

— Понятия не имею.

— Юсуф, не ломай тут перед нами комедию, ладно? — вмешался Лакросс, изменившийся до неузнаваемости малютка Лакросс. В его голосе звучала угроза. — Яхта Хельмана взлетела на воздух. Ты сам об этом сказал. И взлетела потому, что взорвался динамит. Это был твой динамит!

— Нет… Нет…

— Перестань отпираться! Сам знаешь, это был твой динамит! От него сработала адская машина! А ее — тоже ты им достал?

— Нет!

— Ну, части для нее?

— Нет! Нет!

— Такая красивенькая, маленькая адская машинка — разве не твоих рук дело?