Читать интересную книгу Гиллеспи и я - Джейн Харрис

11:30. Только что я чудесно вздремнула и проснулась свежей и отдохнувшей. Завтра надо позвонить в бюро и попросить их подыскать мне другую помощницу. По здравом размышлении, хорошо, что та девушка ушла. Когда она бросилась на меня, я увидела ее истинный характер: холодный и жестокий, склонный к неконтролируемым вспышкам гнева. Я тяжело пережила этот инцидент — после ее ухода меня постоянно мутило и лихорадило, а несколько раз даже вырвало. Сначала я решила, что она взялась за старое и подсыпала мне какой-то отравы. Не буду вдаваться в подробности, но мой желудок был как будто полон кофейной гущи, хоть я и не ела ничего подобного. Возможно, это просто реакция на потрясения минувшей ночи. Такое ощущение, что я исторгла из себя все тревоги и дурные предчувствия, накопившиеся за последние месяцы. И все-таки что это за темные крупинки, если не молотый кофе? Похоже на засохшую кровь. А может, это осадок неведомого вещества, которое образовывалось в моем теле из-за присутствия девушки? Интересно, внутренности могут кровоточить от страха?

Пожалуй, к лучшему, что я освободилась от этой гадости, очистилась от зла, которое она принесла в мой дом.

* * *

Понедельник, восемнадцатое сентября. Только зря потратила время! Больше в жизни не обращусь в «Берридж»! Клинч никогда не отличалась особенной вежливостью, но сегодня ее хамство перешло все границы. Она снова принялась нести всякий вздор, мол, ее девушки — самые надежные, честные и все такое прочее. Пришлось напомнить ей, что не так давно две ее «самые надежные» девушки просто растворились в ночи без единого слова — сначала Марджори, затем Гвен, первая и третья кандидатки, которых рекомендовала Клинч: поначалу они казались идеальными, а спустя несколько недель без объяснений собрали вещи и съехали. О Доре, второй девушке, и говорить нечего; если бы я знала о ее безобразной вспыльчивости, то ни за что бы не согласилась ее нанять. В «Берридж» недостаточно строгий отбор. Как Сибил удалось попасть в их картотеку? Видимо, они понятия не имеют о ее прошлом.

Насколько я понимаю, в бюро с ней вообще не говорили: утром, открыв контору, Клинч обнаружила на коврике конверт. В письме «мисс Уиттл» кратко уведомляла об уходе — не только с прежнего места работы, но и из бюро. По словам Клинч, мисс Уиттл намерена вернуться в Дорсет. Ха! Я попыталась объяснить ей, что мисс Уиттл — совсем не та, за кого себя выдает, но Клинч даже слушать не стала. Когда она пригрозила, что больше не пришлет мне девушек, я наконец поставила ее на место.

— Думаете, я нуждаюсь в ваших бестолковых протеже? Я звонила только сообщить, что не собираюсь больше пользоваться вашими услугами.

— Поступайте, как вам угодно, милочка, — мне все равно.

— Именно так и поступлю! Кстати, правильно говорить «журнал».

— Простите?

Я произнесла отдельно каждую букву:

— Ж-У-Р-Н-А-Л. Журнал, а не «жур-р-нальчик», как вы постоянно повторяете.

Все, с Клинч покончено.

Как ни досадно, придется искать другое бюро и начать все сначала. По объявлениям в прессе никого приличного не подобрать, и в последнее время я вынуждена обращаться к Клинч и ей подобным. Крайне утомительно и неудобно, но другого выхода нет. Со вчерашнего дня я ничего не ела, кроме одного засохшего печенья, и совсем не готовила, но в квартире почему-то появился неприятный запах, пепельницы полны до краев, назойливо жужжат мухи. Не понимаю, откуда они берутся, — я ведь закрыла все окна. Куда бы я ни взглянула, повсюду снуют эти жирные ленивые твари — кружат под люстрой, со стуком врезаются в оконное стекло. Просто мороз по коже.

* * *

Утром звонил доктор Деррет и сердито спрашивал, почему я не явилась на рентген. Он настаивает на повторной записи, но рентген подождет; у меня еще много дел с рукописью. Во-первых, нужно перечитать все сначала, а во-вторых — написать, что случилось после суда. Я еще не приступила к заключительной части — послесловию. Собственно, я пока не думала, о чем там рассказать. Наверное, о том, как я вернулась в Лондон и обнаружила, что даже там мне не дает проходу бульварная пресса. Когда меня освободили, я несколько дней жила в постоянном страхе расправы и, промучившись в Лондоне несколько недель, не выдержала. Отчим по-прежнему болел и не мог выехать из Швейцарии. Надеясь найти там безопасное пристанище, я отправила ему телеграмму, где предложила приехать к нему в гости. Однако ответ пришел от его агента: тот сообщал, что в обозримом будущем отчиму нежелательны посещения, и предлагал мне написать через несколько месяцев — возможно, к этому времени ситуация изменится.

Тогда, повинуясь внезапному порыву, я забронировала билет в Нью-Йорк. Как-то днем, незадолго до отплытия, я оказалась на Пикадилли и поняла, что в ближайшие несколько часов мне нечем заняться. Я отправилась в парк и, прогулявшись до противоположной стороны, решила пройти дальше, на запад, попрощаться с Итон-сквер, где жила ребенком. Рэмзи держал дом запертым и открывал лишь изредка, когда приезжал в Лондон, но я и не думала туда заходить — просто хотела взглянуть на свое прежнее обиталище.

Когда я свернула с Кингс-роуд на знакомую улицу, уже сгущались сумерки. Здания тут были гораздо выше, чем мне помнилось из детства. Я пошла по узкому тротуару вдоль палисадников. Впереди на другой стороне дороги виднелся особняк: портик с рифлеными колоннами, а на первом этаже — узкий балкон и окна гостиной. Под платаном стоял пустой экипаж, рядом был привязан крупный жеребец, а кучер задумчиво курил трубку, прислонившись к изгороди. Я остановилась потрепать коня по морде, глядя через дорогу на окна третьего этажа, где когда-то была детская. Неожиданно в доме зажегся свет — в коридоре, гостиной и на верхнем этаже. Может, Рэмзи сдал пустующее жилье в аренду? Хотя нет, вряд ли.

Я стояла поодаль, ломая голову, кто зажег свет, как вдруг к портику подъехал кэб. Вообразите себе мое изумление, когда оттуда появился Рэмзи. Расплатившись с кэбменом, он взбежал по ступенькам и вошел в дом. Вскоре он показался в окне гостиной и закрыл ставни.

Я оцепенела и очнулась спустя несколько минут, когда поняла, что ко мне обращается кучер экипажа.

— Что-то случилось, мэм? Вы странно выглядите.

— А? О нет, ничего.

— Вы так побледнели, как будто сейчас потеряете сознание.

— Нет, все нормально… Вы работаете где-то поблизости?

— Да, мэм. — Он указал на дом по соседству.

— А кто только что вышел из кэба?

— Мистер Далримпл. Вообще-то он живет в Шотландии, но не так давно приехал сюда.

— Когда именно?

Кучер почесал подбородок.

— Не меньше месяца назад. Пожалуй, незадолго до Дня святого Давида[13]. Но мы толком не видим мистера Далримпла, днем он сидит взаперти.

Еще бы. Вне всякого сомнения, отчим не хотел афишировать свое возвращение, поскольку у шотландских властей, равно как и у меня, сложилось впечатление, что он пребывает на смертном одре в Швейцарии. Отчим мог бы выступить в суде в мою защиту, но предпочел откреститься от меня и притвориться больным. В своем равнодушии и пренебрежении ко мне он еще никогда не заходил так далеко. Как ни странно, я почти ничего не почувствовала.

Спустя несколько дней я отправилась на пароходе в Нью-Йорк. Мне нечего особенно рассказать о том времени. Помимо мелкого недоразумения — настолько мелкого, что даже не дошло до суда, — в Америке мне удалось жить в относительной безвестности.

Впрочем, довольно обо мне; куда важнее определиться, что написать о дальнейшей судьбе Гиллеспи.

После суда Мейбл и Педен намеревались вернуться в Танжер, но были вынуждены остаться в Глазго, узнав, что «Шерсть и чулки» на грани банкротства. Нед был не в состоянии вести дела, и под его руководством лавка не приносила прибыли. Поскольку для семьи она составляла основной источник дохода, Мейбл и Педен взяли управление на себя и попытались спасти положение. Педен отказал арендаторам, и они с Мейбл вернулись в его старый дом на Виктория-Кресент-роуд. Чтобы выручить несколько лишних фунтов, Элспет пришлось сдать несколько комнат, однако роль квартирной хозяйки тяготила ее, и она так никогда и не смирилась с новым образом жизни.

Что до Сибил, сенсационное выступление в суде нанесло непоправимый удар ее душевному здоровью. Неизвестно, как развивались события сразу после слушания дела, но на той же неделе ее вновь поместили в приют для умалишенных. В течение последующих месяцев Нед несколько раз пытался вернуть ее домой, но напрасно — на сей раз Сибил была безнадежна, и не во власти отца было избавить ее от недуга. Она впадала в ступор и никого не узнавала, даже собственных родителей.

Убитая горем, Энни вновь принялась бесцельно скитаться по городу, как когда-то в поисках Роуз, и ее неприкаянная фигурка от зари до зари маячила на улицах. Со временем она заходила все дальше, а потом и вовсе прекратила возвращаться домой и, можно сказать, стала бродягой. Она не то чтобы помешалась, но приобрела устойчивое отвращение к закрытым пространствам. Увы, в какой-то момент ее отношения с Недом сошли на нет. Тогда я жила в Америке и не была свидетельницей их разрыва, но до меня дошли слухи, что брак Гиллеспи распался окончательно и бесповоротно. В конце концов Энни совершенно потерялась из виду, и мне не удалось найти о ней никаких сведений — ни некролога в газетах, ни могильного камня. Быть может, она по сей день блуждает по улицам и переулкам Шотландии: почему-то я представляю ее древней старухой со спутанными седыми прядями, в грязных лохмотьях и стоптанных туфлях.