В одном из рассказов Вилье де Лиль-Адана описывается случай: нашелся один доктор, который изобрел способ лечить людей от таких чувств, как вера, человечность, самоотверженность, великодушие. Пациент покидает комнату врача, как бы вторично родившись. Здравый смысл и стремление к наслаждению, как бальзам, разливается по всему его существу. У него уже не может быть ни нравственных предрассудков, ни угрызений совести. Он забронирован, и ничто, кроме его собственной особы, кроме собственной выгоды, его не интересует, он стал «человеком» в полном смысле этого слова, «достойным современного человечества».
Это интересный писатель. В этом несовершенном мире герои Вилье де Лиль-Адана стоят одиноко. Обычно это — последние представители христианства. Они или добровольно уходят от людей, запираются в своем доме (граф Атоль), хоронят себя в монастырской келье (д'Обельен) или жестоким стечением обстоятельств Поставлены вне жизни (герцог Портландский, индусский принц из Акедиссерида).
В тех случаях, когда его герои покидают свое уединение, когда они делают попытку окунуться в самую гущу жизни, они бывают за это жестоко наказаны. Жизнь представляется им, как дикая и страшная гримаса, как царство ужаса. Например, в одном из его рассказов молодой человек, живший все время в области метафизических отвлеченностей, в мире созерцания, хочет поразвлечься и пускается в путешествие. В одном испанском городке он встречает старого друга, который знакомит его с хорошенькой цветочницей. Так как все комнаты в гостинице заняты, а офицер должен ночь провести вне дома, то он предлагает молодым людям свое помещение. После веселого ужина ученый аскет и цветочница отправляются в предназначенную им комнату, заранее предвкушая ночь, полную наслаждений.
Вдруг в комнате раздается страшный шум. Молодой человек зажигает свет и видит, заледенев от ужаса: к столу привязан огромный удав, зеленовато-коричневый, с черными, сверкающими пятнами на коже. Из огромной пасти с четырьмя параллельными челюстями, страшно растянутыми под тупым углом, высовывается и двигается длинный, раздвоенный язык, а пылающие углы свирепых глаз пристально глядят на него. Но цветочницы не было нигде. И он бросается в ужасе из комнаты, полной подавляющих неожиданностей, от жизни, чреватой страшными явлениями, назад в свое уединение отшельника, чтобы жить в далеком от реальности мире внутреннего сосредоточения Сама жизнь, этот мир «явлений» и «случайностей», ему кажется сказкой безумия и ужаса.
Я не знаю, возможно, ты хочешь сравнить Кэтрин с собою. Кэтрин любит сразу двоих (своего мужа и мистера Хитклифа). Хитклиф похож на меня, он ведь тоже восточный человек (индус или кто?), черствый, трезвый, энергичный и волевой. Да, на самом-то деле я был точно таким, как Хитклиф (жестоким, мстительным, злым, энергичным, упрямым и волевым), но это было от 16-ти до 26-и лет. А теперь я совершенно переродился, мои друзья с детства (Алексеев ленинградский и др.) не верят, что я совсем другой. Клеветник, провокатор, который посадил меня и других двадцать лет назад, теперь работает в Институте востоковедения Академии Наук. Он монгол, летом в 1956 г. ездил в Индию во главе советских буддистов на праздник 2500-летия со дня рождения Будды. Алексеев уговаривал меня целый час, чтобы я не трогал при людях этого негодяя. Но когда он увидел, что я с ним разговариваю как ни в чем не бывало, то сказал: «Великое дело — буддизм, если он может укротить такого человека, как ты». Я, может быть, и теперь не добрый, но знаю, что не жестокий, не мстительный и не злой.
Кэтрин любила сразу двоих, и маленькая хозяйка (героиня одноименного романа Д. Лондона — ред.) — тоже; и та и другая не могли вынести этого двойственного состояния, и обе погибли. Значит, это вредно. Твое положение несколько иное, ты скорее похожа на доктора Джекилля. Ты меня любишь за общность наших духовных интересов, за Юношу, который связал нас, значит, за йогизм, за стремление к совершенствованию.
Если это так, то в тебе происходит борьба двух целей, идущих по двум путям: путь к земному наслаждению, к счастью в этой жизни или путь к подлинному блаженству, к безмятежной нирване через мистицизм йогачаров. Эти два противоположных начала не могут ужиться и процветать в одном человеке, в конце концов одно из них победит, так же как у д-ра Джекилля злое начало (мистер Хайд) взяло верх.
Я так выражаюсь по известной тебе причине, потому что, по своему убеждению, я считаю, что тяготение к земной жизни, к эфемерному (иллюзорному) блаженству есть незнание истинного блаженства, и поэтому это есть зло. Похож ли я на бездарного ксендза? Наверно! Но я хочу, чтобы ты сделала выбор.
С большим удовольствием читаю про обитателей Голубых гор, следующее письмо я посвящу этой книге; очень много у меня есть что указать по поводу тоддов и муллу-курумбов. Я посылаю тебе список шестнадцати книг по йоге на русском языке. Сейчас я их читаю в библиотеке им. Ленина, на полях листа чернилами написаны библиотечные номера. Ната! Перепиши себе этот список, а оригинал пришли мне в следующем письме, ибо эти данные мне нужны. Постарайся достать себе абонемент в Вильнюсскую городскую библиотеку или в библиотеку университета; там, возможно, найдешь эти книги, наверно, они там есть. Если нет, то уж придется мне писать опять бесконечные письма и по этим книгам.
Ты ведь знаешь, все это я делаю ради тебя. Я не могу отказать тебе ни в чем, если это в моих силах. Книги эти выдаются только в читальный зал, выносить не разрешается. Если в библиотеке АН Дадут мне абонемент, а там найду эти книги, и их мне дадут домой, то буду тебе отправлять бандеролью.
Жду письмо. Целую много-много раз.
Твой Бидия.
P.S. Ната! Чем объяснить твое молчание? Я очень боюсь, не случилось ли чего-нибудь? В чем дело? Пиши ради Бога, что происходит с тобою?
56.
12 апреля 1957 г.
Москва
Наташенька, моя хорошая!
Сегодня получил твое письмо от 8 апреля, написанное в Вильнюсе. Вздохнул облегченно, потому что в мою голову уже подкрались страшные предположения: думал, что ты или заболела, или с тобою произошел несчастный случай, или вышла замуж. И то, и другое, и третье для меня представляется невыносимым. Я уже доставал деньги, чтобы съездить в Вильнюс и в Тракай. Спасибо, моя хорошая, моя радость. Теперь чувствую, будто бы свалил с плеч целую тонну груза. Откровенно говоря, я доволен тем, что ты возвращаешься вновь в Тракай, люби свое озеро и лес, я постараюсь приехать летом к тебе.
Как писал раньше, тракайская жизнь дает тебе очень многое, это ты поймешь потом: во-первых, ты привыкаешь к самостоятельной жизни, вдалеке от теплых крыльев мамы и В. Э.; во-вторых, не будешь на работе чувствовать себя подчиненной и угнетенной, в-третьих, научишься самостоятельному администрированию. Все это укрепляет в человеке свободу воли, которая необходима для сосредоточения (созерцания). Конечно, мне неприятно, оттого что ты огорчаешься. Все, что неприятно тебе, неприятно и мне. За это время я написал два письма в Тракай и послал одну бандероль с клипсами и бусами, отправил одно письмо в Вильнюс, куда вложил список книг по йоге. Эти книги тебе необходимы, ибо нет других источников Хотя все они написаны специалистами, все-таки чувствуется, что авторы этих книг не йоги. Если Рамачарака — йог, то он сознательно обходит ключевые мантры. Странное дело, совершенно точно проверено вековой практикой, что результат достижения духовного могущества йога зависит от силы, совершенства учителя, посвящающего ищущего. Ты можешь подойти в разное время к двум разным учителям и получишь от них посвящение в тайны разных дандари, они оба одинаково разъясняют способы созерцания и одинаково открывают ключевые мантры. Но начнешь созерцать, увидишь, что практика от одного учителя идет гораздо быстрее, т. е. ты достигаешь быстрее совершенства, чем по учению другого. Почему это так? Потому что посвящение, полученное непосредственно из уст учителя, зависит от степени йогического совершенства самого учителя (йога). Будда прямо говорит: «Учитель, посвящая тебя, о, Ананда, в тайные учения йогачаров, передает тебе духовную силу, поэтому результат созерцания зависит от силы духовного могущества учителя. А созерцать по книгам без посвящения так же нелепо, как нелепо строить каменный дворец не на почве, а на облаках небес» («Лалитавистара», XVI).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});