class="p1">— Я пишу о вас книгу, Василий, — последовало в ответ.
«Он чокнутый, — понял Иголкин и подумал с сочувствием: — Люди сдвигаются не только в лагере, но и на воле».
— В книге, среди прочего, рассказывается про ваши студенческие годы, — услышал герой. — Многим преподавателям и товарищам-студентам книга не понравится. Они вознегодуют и забегают с опровержениями. Скажут, что такого не было и автор соврал. А между тем я рассказываю чистую правду! — Василий понимал бесполезность спора с чокнутым и помалкивал. — Выгода от вашего поступления в N-ский институт для меня прямая. Он отличается от всех других институтов в одном. Профессура не знает, что она в нем преподает, а студенты не ведают, где учатся. Они не станут возражать против того, что все описанное в книге произошло в действительности, поскольку это случилось не с ними и не у них. Таково свойство человеческой натуры. Мне не придется защищать свою книгу и тратить силы на невыполнимое. Попробуй докажи, что ты не верблюд!
— Ладно, отец, — сказал Василий примирительно. — Я схожу к клубу завода «Каучук», а ты отваливай!
— Мы с вами, по-видимому, больше не увидимся, хотя никогда не расстанемся, — произнес сосед с совершенной уверенностью, поднимаясь со скамейки. В его облике было что-то фамильное иголкинское, а на правой руке проглядывался поблекший шрам в виде собачьей пасти с неясными следами зубов.
— Дарю на прощание свои сигареты. Вам предстоит курить такие много лет. Платить за пачку сначала будете тридцать копеек, а затем сорок копеек, рубль и больше.
В руке у Василия оказалась диковинная на вид пачка с надписью «Ява». Мужчина направился к выходу из сквера на Большую Пироговскую улицу и, еще не дойдя до загородки, куда-то пропал.
Василий из любопытства сходил к клубу завода «Каучук» и обнаружил поблизости приличное здание с вывеской «N-ский медицинский институт». Учебное заведение носило имя известного медицинского корифея и основоположника, умершего до начала революционной деятельности И.В. Сталина.
— Мне этот институт подходит, — решил Иголкин. — Попробую!
Поступление вам гарантируют только круглые пятерки
Учитывая печальный опыт прошлого, он миновал приемную комиссию и отправился прямо к директору N-ского медицинского института, члену-корреспонденту Академии медицинских наук СССР профессору Федору Федоровичу Толбухину. Василий вошел в приемную в неудачный момент и, как оказалось, в уже позднее время. Секретарша выходила из кабинета и закрывала дверь. Вид посетителя насторожил секретаршу, и она остановилась у двери.
— Я хотел бы попасть на прием к директору, — сказал посетитель с настойчивостью.
— Федор Федорович не принимает.
— Когда будет прием?
— Завтра.
— Но мне нужно попасть к нему сегодня.
— Профессор сейчас пьет чай, а потом уезжает.
— Пустите, пожалуйста, на минуту!
Терпение секретарши истощилось:
— Вам сказано — приходите завтра!
Но Василий не мог ждать и минуты. На обомлевшую женщину смотрела мерзкая блатная рожа.
— Маруха! Я вор в законе и авторитет — пахан Ванечка! Отвалился по амнистии. Завязал. Начинаю честную жизнь. Поступаю в студенты. Подвинься!
Женщина испугалась. Лето 1953 года было особым. Столица переживала тревожные дни. Пахан Ванечка, Витька Рычаг и вся блатная гвардия продолжали свой марш по Москве. Через город перекатывались волны насилия. Секретарша была далека от того, чтобы в таких обстоятельствах загородить своим телом директора. Она открыла шлагбаум.
Приняв в кабинете приличный вид, Василий, извинившись за вторжение и получив согласие на прием, изложил суть дела.
— Федор Федорович! Я освободился из лагеря по амнистии, собираюсь поступать в медицинский институт, но не могу подать документы, так как аттестат зрелости утрачен в связи с арестом. Свидетельством об окончании средней школы служит для меня не аттестат, а студенческая зачетная книжка с прежнего места учебы. — Василий протянул зачетку и добавил: — Кроме того, у меня есть разрешение министра продолжить образование в экономическом вузе, но это меня не влечет. Хочу стать врачом.
Директор принял документы, но спросил совсем про другое:
— А за что вы сидели?
Не вдаваясь в объяснения, амнистированный преступник подал справку об освобождении из лагеря.
Профессор посмотрел на справку и, переведя взгляд на парня, долго молчал. В те годы трудно было встретить советскую семью, которая не потеряла близких на войне, и еще труднее было отыскать семьи, которые миновали потери в тюрьмах и лагерях. Особенно сильное опустошение вносила 58-я статья. Толбухин не избежал ни того, ни другого.
— Вы можете сказать мне… только мне, какие вы в действительности совершили преступления? — прервал молчание профессор.
Василий почувствовал, что он теряет контроль над собой и будет сейчас произносить последнее слово, которое готовил два года назад для несостоявшегося суда. С трудом сдержавшись, Иголкин тихо сказал:
— Я не могу ответить на этот вопрос, но не потому, что связан подпиской о неразглашении тайны следствия. Я не знаю за собой никаких преступлений и говорю вам правду. Меня даже не судили, а приговорили заочно по решению Особого совещания. Вы не понимаете, что творилось при Берии и кто он был!
Советские люди поняли теперь, почему они не хотели петь — «Народом Берия любим…».
Двадцать шестого июня 1953 года Лаврентий Берия был арестован. В информационном сообщении о решениях июльского (1953) Пленума ЦК КПСС народу разъяснили, что Лаврентий на протяжении долгих лет занимался антиправительственной и антигосударственной деятельностью, направленной на захват ключевых позиций в партии и в государстве. Будучи членом Президиума ЦК КПСС, первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, министром внутренних дел, Берия пытался поставить вверенное ему министерство над партией и правительством. Свою вражескую деятельность он и его сообщники на протяжении многих лет тщательно скрывали, уничтожая тех людей, которые могли бы их разоблачить. Пленум потребовал от партийных организаций неуклонно соблюдать ленинские принципы коллективного руководства, укреплять связь с массами, усиливать влияние во всех государственных и хозяйственных организациях. Было признано необходимым установить постоянный партийный и государственный контроль над деятельностью органов государственной безопасности, укрепляя их лучшими коммунистами. Советским людям также объяснили по радио и в газетах, что Лаврентий раскрыт как агент мусаватистской охранки и английский шпион. Последнему почему-то никто не поверил, но разоблачение и арест врага народа Берии на прошедших митингах и собраниях все одобрили.
Федор Федорович Толбухин знал больше, чем писалось в газетах и говорилось на митингах. Этот смелый человек пять месяцев назад добивался приема у члена Президиума ЦК КПСС Л. П. Берии. Профессор собирался просить за своего друга и коллегу, который был объявлен врачом-убийцей. Прием состоялся. По агентурным сведениям органам было известно, что в среде московской интеллигенции и во врачебных кругах возникло недоумение и даже недовольство по поводу ареста цвета советской