Из его слов и манеры себя вести Клеопатра поняла, что Октавиан хочет выставить ее на всеобщее обозрение в Риме и не собирается позволить ее сыну Цезариону править вместо нее, а, напротив, нацелился захватить Египет для Рима. Ничуть не успокоив Клеопатру, эта беседа оставила в ней уверенность в том, что судьба ее династии решена окончательно. Она уже отчетливо видела, что не осталось ничего, ради чего стоило бы жить. Вскоре к Клеопатре пришел гонец от Корнелия Долабеллы и сообщил ей секретную весть: увидев, что она уже оправилась от болезни, Октавиан решил отправить ее в Рим вместе с ее двумя детьми через три дня или даже меньше. Возможно также, Долабелла уже сообщил ей, что у ее сына Цезариона нет никакой надежды, потому что Октавиан решил убить его, как только тот окажется в его руках, понимая, что неразумно оставлять в живых человека, претендующего на звание законного наследника Великого диктатора.
Услышав об этом, царица решила убить себя немедленно, так как ее отчаяние было таково, что сам факт существования стал для нее невыносим. Мысленно Клеопатра, вероятно, рисовала себе картину триумфа Октавиана в Риме, на котором она со своими детьми будет фигурировать в качестве главных экспонатов. Ее поведут в цепях на Капитолий точно так же, как ее сестру Арсиною во время триумфа Юлия Цезаря. И в своем воображении она уже слышала издевки и гул голосов римлян, которые не забудут напомнить Клеопатре ее хвастливые слова о том, что однажды она будет вершить царский суд на том самом месте, где ей придется терпеть унижения. Эта мысль, которая сама по себе была невыносима, соединилась с уверенностью в том, что, если она продлит свою жизнь, ей придется также пережить удар от жестокой смерти ее любимого сына, так как его гибель уже казалась неизбежной.
Поэтому, приняв решение, Клеопатра послала записку Октавиану, спрашивая разрешения посетить место погребения Антония, чтобы сделать обычные жертвоприношения его духу. Такое разрешение ей было дано, и на следующее утро, 29 августа, ее в сопровождении прислужниц отнесли на паланкине к могиле Антония. Оказавшись на месте, она бросилась на могильный камень и обняла его, охваченная горем. «О любимый Антоний, – вскричала она сквозь слезы, текущие по ее лицу, – не много прошло времени с тех пор, когда я вот этими руками похоронила тебя. Тогда они были свободны; теперь я пленница, и я отдаю тебе последний долг, находясь под стражей, так как враги боятся, что мое естественное горе и печали ослабят мое жалкое тело и сделают его негодным для того, чтобы быть выставленным на всеобщее обозрение во время триумфа в честь победы над тобой. Не жди больше от меня жертвоприношений, Антоний; это – последние почести, которые Клеопатра сможет воздать твоей памяти, потому что ее спешно увозят от тебя. Ничто не могло разлучить нас, пока мы были живы, но смерть угрожает нам разлукой. Ты, римлянин по рождению, нашел могилу в Египте, а я, египтянка, должна искать только этой милости, и никакой другой в твоей стране. Но если боги там, под землей, с которыми ты теперь пребываешь, могут или захотят сделать что-нибудь для меня, раз уж те, которые на небесах, предали нас, не позволяй им покинуть твою живущую супругу, не допусти, чтобы меня вели во время триумфа над твоим бесчестьем. Спрячь, спрячь меня, похорони меня здесь, с собой. Ведь из всех моих жестоких несчастий не было ни одного столь же ужасного, как это короткое время, которое я жила вдали от тебя».
Некоторое время она лежала на надгробии, страстно целуя его; все ее прошлые ссоры с умершим были забыты, вытесненные желанием быть с ним теперь в этом ее одиночестве, и лишь ее былая любовь вспоминалась Клеопатре в этом смятении чувств. Потом она встала, положила на могилу венки из цветов, села в паланкин, и ее унесли назад в мавзолей.
Как только она прибыла туда, она приказала приготовить ей ванну. Ее вымыли, натерли благовониями, волосы тщательно уложили в прическу, и она легла на ложе и вкусила великолепных блюд. После этого она написала короткое письмо Октавиану, прося похоронить ее в одной могиле с Антонием, и, отправив его, она приказала всем покинуть мавзолей, за исключением Хармианы и Ирады, будто бы не желая, чтобы ее беспокоили во время дневного отдыха. Затем двери заперли, и часовые встали на постах снаружи, как обычно.
Когда Октавиан прочел письмо, которое принес ему посланец Клеопатры, он сразу же понял, что случилось, и поспешил к мавзолею. Но, передумав, он вместо себя послал своих военачальников, которые, прибыв на место, увидели, что часовые ничего не понимают. Взломав дверь, они взбежали по лестнице в комнату наверху, и сразу же их худшие страхи оправдались. Клеопатра, уже мертвая, лежала распростертая на своем золотом ложе, одетая в парадное царское греческое платье, в убранстве из всех своих царских драгоценностей и царском венце Птолемеев на челе. На полу у ее ног испускала свой последний вздох Ирада, а Хармиана, едва стоявшая на ногах, пыталась поправить корону на голове царицы.
Один из римских военачальников сердито воскликнул: «Хармиана, хорошо поступила твоя госпожа?» Хармиана, держась за царское ложе, повернула к говорившему свое мертвенно-бледное лицо. «Очень хорошо, – задыхаясь, сказала она, – как и подобает наследнице стольких царей»; и с этими словами она упала замертво рядом с царицей.
Отправив гонцов, чтобы сообщить Октавиану о трагедии, римские военачальники, видимо, немедленно провели расследование причин этих смертей. Сначала часовые не могли ничего сказать, но наконец выяснилось, что в мавзолей был впущен крестьянин с корзиной винных ягод; и часовые решили, что фрукты предназначены для стола царицы. Солдаты заявили, что поднимали листья, которыми были прикрыты фрукты, и отметили отличное качество ягод, на что крестьянин засмеялся и предложил им взять несколько штук, но они отказались. Возможно, было известно, что Клеопатра хотела умереть от укуса ядовитой змеи, и поэтому все решили, что одну из этих небольших змеек ей могли принести, спрятав ее под инжиром. Стали искать змею, и один из солдат сказал, что он, кажется, видел на песке след змеи, ведущий от мавзолея в сторону моря. Теперь слуга, который впустил крестьянина, сообщил о том, что, когда Клеопатра увидела фрукты, она воскликнула: «Ну, вот она!» – факт, который свидетельствовал в пользу этой теории. Другие предположили, что змею в течение нескольких дней держали наготове в сосуде и что царица в конце концов раздразнила ее настолько, что та ужалила ее. Осмотр тела ничего не показал, за исключением двух маленьких отметин на руке, которые, вполне возможно, остались от укуса змеи. С другой стороны, было высказано предположение о том, что царица могла носить яд в полости гребня для волос или каком-нибудь другом предмете вроде этого. И эта версия, вероятно, получила некоторую поддержку благодаря тому факту, что смертей было три.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});