Они все — дети системы, которой годами не было дела до них. Для которой Агата — преграда. Гаврила и Костя — человеческий мусор. Полина — марионетка. Отчасти такая расстановка ролей обусловлена личными особенностями людей, которые по воле случая были их безразличными родителями, родней, просто алчными знакомыми. Отчасти — общим состоянием безразличия, которым пропитан воздух. Костя не собирался играться в социализм и заставлять трудяг платить за бездельников, а ещё сплочать то, чему не свойственно сплочаться. Но он собирался сделать так, чтобы миллион обходных тропок поросли травой, а у людей появились определяющие путь дороги.
У беспризорников. У перепуганных девочек. У жертв. У запутавшихся. У нуждающихся в помощи. У желающих менять свою жизни. Расти над собой. У желающих подняться, если упали. У каждого.
Испытывать страх при этом должны не они, а виноватые. Они же должны преодолевать. Сложности — для них.
Эта формула на словах казалась очень простой, но реализовать её…
Спроси Гаврилу Костя, верит ли он, что другу удастся это сделать, он ответил бы честное: конечно же нет. Утопию построить невозможно. Но он уважал Костю за стремление. Это было куда более благородным, чем обычная жажда получить свой адреналин на новой высоте, с которой они начинали.
— Понимаю. Мою кандидатуру ты знаешь…
Костя снова кивнул, поднимая ненадолго взгляд в стену перед собой над головой Гаврилы. Последние несколько недель Гаврила носил ему уже совсем другие папочки. Давно не до моделек. Теперь — толпа технократов разной масти, степени образованности, возраста и пола. С кем-то Костя встречался лично. Кого-то предлагали из уже сформировавшейся команды. Кого-то отсеивали ещё на этапе первого изучения.
Парадокс состоял в том, что вокруг — множество образованных людей. Но большинство из них — тщеславные, распальцованные пиздаболы. А кто не пиздабол — тот не особо-то рвется, потому что не дебил. И часто кажется, что у них неограниченный выбор без выбора.
Но своих непременно нужно найти. Желательно честных. Желательно мотивированных не присосаться к кормушке. Желательно тех, кто свой путь от беспринципного говна к человеку уже прошел. Тех, с кем можно говорить и чувствовать, что на одном языке.
Наверное, это задача была для Гаврилы куда более сложной, чем все предыдущие. Самой ответственной. И самой интересной.
Своего Премьера он нашел. Косте предложил.
Они даже уже встречались.
Гордеев не сказал ни да, ни нет. Думал.
Правда осталось-то очень недолго. Они должны сформировать правительство в сроки. Поэтому откладывать некуда. Нужно решать.
— Вы с главным по министерствам договорились до чего-то?
Гаврила спросил, Костя показательно закатил глаза. Все встречи и разговоры с человеком, возглавляющим государство, заканчивались тем, что Костя вставал и уходил. Потому что его готовность дать палец расценивалась как предложение отхапать руку. А рука ему нужна была самому.
Вышинский всё так же был тряпкой, которую рваным флагом подвесили в воздухе, чтобы периодически потряхивать перед бычком. Он всё так же под домашним арестом. Но теперь вроде как реально сидит дома, не отсвечивая. Главный божится, что отброс сядет. А Косте не надо божиться. Ему нужно делать.
Делать и не ставить условий — явных или завуалированных. Главный же, к сожалению, пытается.
Выторговывает портфели. Строит мосты. Лавирует, как учил. Балансирует. Идет на компромиссы.
Бесится, конечно, что приходится общаться с таким ретивым молодым мудаком с самомнением. Но продолжает это делать, потому что альтернативы у него нет.
— Он хочет себе нормальные. Я готов поделиться тем, что его не интересует. Я же не совсем дебил, чтобы давать продолжать мыть там, где они больше всего и успешней всего мыли. А он не дебил, чтобы не попытаться самые важные схемы сохранить. Он отлично понимает, как мы будем работать и на чём мы будем выезжать. Я хочу оставить ему только то, на что он имеет право.
— Он бесится?
Гаврила кивал, слушая Костю, а потом задал вопрос вроде как невпопад, но у Кости он снова вызвал улыбку. Немного мальчишескую. Шкодную. Подтверждающую, что он от всего происходящего получает удовольствие. Ему в кайф. Он — кот, который гоняет мягкой лапой мышь размером с космический шаттл.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Пиздец как бесится… Я думаю, если бы мог — сам Вышинского грохнул бы за подставу…
Костя сказал, не жалея и не сомневаясь, что прав.
— Или тебя грохнул бы…
А получив тихий ответ, вернул взгляд на лицо друга. В нём не было ответных смешинок. Потому что это тоже правда.
Наверное, загнись сейчас Костя — власть, находящаяся на краю пропасти, — сходила бы всем кагалом в церковь ставить свечки. Потому что иначе, как чудом, это не назовешь.
И риск, что главный психанет, исключать было нельзя…
Костя об этом всегда помнил. Помнил, но это не мешало ему действовать так, как считал правильным.
Когда-то Вышинский по-отечески предупредил, что «такого охуевшего» грохнут быстро. Костя откуда-то точно знал: нет. Поймает пулю телом — сдохнуть всё равно не сможет. Слишком важно сейчас жить.
— Ладно. Не загоняйся. Ты мне по бабкам скажи ещё. У нас там как вообще?
Гаврила, наверное, готов был развить тему возможных последствий Костиной излишней борзоты и абсолютного нежелание договариваться, но Гордеев решил перевести.
Смысл мусолить то, что и так понятно? Тем более, что он для себя решение давно принял.
Эти. Должны. Уйти.
И он их выгонит. Может это станет его главным достижением. Может он умудрится запомниться чем-то ещё. Но пока в кабинетах сидят те же люди, которые ценят собственную власть выше человеческой жизни, он не остановится.
— По бабкам у нас…
Гаврила принял смену вектора разговора спокойно. Начал отвечать даже. Следил, как Костя делает шаг в сторону кресла, отодвигает его, чтобы сесть…
Только договорить не успел. И сесть Костя тоже не успел.
Потому что за окном — три характерных хлопковых звука, заставивших обоих мужчин замереть, глядя друг на друга с напряженным пониманием.
Дальше — истошное «Бо-о-о-ой» и собачий болезненный вой.
Время растягивается до бесконечности. Первые секунды тянутся, как часы.
А дальше…
Их просто нет — ни секунд, ни часов.
Костя с Гаврилой бегут.
По этажу, вниз по ступенькам, по двору…
— Агата!
Костя кричит, не совладав с голосом. Уже видит, что ворота открыты, с поста охраны вылетают двое.
Те, которые должны были всё знать, а не крутить головами так же, как они с Гаврилой.
Костя вылетает на улицу, знает, куда бежать.
По проезжей через два дома.
Туда, где у них вроде как речная набережная.
Любимое место Агаты. Только Агаты здесь нет.
Костя видит коляску, делает рывок к ней. Чувствует, как кровь бьет в висках. Он всё понимает. Он не хочет понимать.
Максим — внутри.
Он просто спит…
Но оставить его там — выше Костиных сил, он хватает ребенка, продолжает крутить головой…
Будто есть хоть маленький шанс, что Агата где-то здесь…
Уши будто заложенные, секунды по прежнему тянутся. Костя крутится с малым на руках, пытаясь хоть за что-то зацепиться…
Цепляется за пса…
Который лежит на траве, судорожно пытаясь встать на лапы. Но он не может — ему больно. Как минимум одна пуля досталась ему.
Над ним сидит Гаврила, смотрит с жалостью и кривится. Он тоже всё понимает.
Все всё понимают…
— Агата!!! — И что кричать нет никакого смысла, но Костя кричит…
И что Агаты здесь нет, сколько ни ори…
Макс начинает плакать, Костя прижимает его сильней.
— Кость… Она жива… Её забрали просто. Понимаешь?
Костин взгляд из горящего становится стеклянным. Он приближается туда, где Гаврила и скулящий Бой. Который верен до конца. Который пытался защитить…
А теперь Гаврила пытается утешить. Успокоить. Вернуть в реальный мир хладнокровного расчета. Объяснить, что её просто забрали. За неё просто что-то потребуют.