Гитта ля Рамон появилась только к четырем часам пополудни. Она не нашла своего Майробера. Того не было ни у себя, ни в кафе "де Фуа" и вообще не было в Пале-Ройяле. Она дрожала от страха, докладывая об этом. Но Амур Лябрюни не рассердился, а только рассмеялся и заметил:
- О! Должно быть он на несколько дней переехал в бордель. Это на него похоже, не так ли, моя красавица? Завтра я пошлю полдюжины сыщиков для того, чтобы они заглянули во все постели.
Этими словами он хотел поддразнить влюбленную Гитту, и никогда ещё не был так близок к тому, чтобы умереть с проломленным кочергой черепом. Но Гитта не могла позволить себе угробить человека, за убийство которого её не только непременно бы повесили, но в чьих паршивых досье хранилось адресованное ей письмо, перехваченное цензурой и Бог весть как попавшее в руки Лябрюни, - письмо обожаемого младшего брата Андора, офицера инженерного полка, в котором тот доверительно писал ей, что самым ужасным несчастьем для Франции будет тот день, когда на её трон сядет такой необузданный человек как Филипп Орлеанский. Вот почему Гитта ля Рамон была в руках господина Лябрюни, став шлюхой, шпионкой и наводчицей, что вообще говоря не было её естественным состоянием.
- А в дальнейшем вы займетесь другими вещами, а не бан ками синьору Дель Тюлипо, - сказал Лябрюни, провожая её. И он уточнил, какими именно.
После обеда из отеля Картона для доклада вернулся доктор Муфле. Но прежде всего Лябрюни спросил:
- Как вас приняли, дорогой доктор?
- Господин Картон пытался помешать мне войти. Он выразил опасение, что его клиенты...
- Я понял. Короче?
- Подписанный вами приказ, которым вы мне поручили проверить в целях общественной гигиены и безопасности, не имеем ли мы дело со случаем оспы ввиду плохого состояния больного, основательно испортил ему настроение. Но зато потом я официально успокоил его относительно болезни синьора Дель Тюлипо. Это просто воспаление легких.
- Как он себя чувствует?
- Достаточно хорошо для человека в его состоянии. Судя по телосложению, он может оказаться на ногах к концу этой недели.
- Хорошо, что я послал вас присмотреть за ним. Вы нашли подходящее средство?
Это было простое, восхитительное и легко исполнимое средство, и Лябрюни от души смеялся весь вечер. Для того, чтобы Тюльпан не восстановил свои силы впредь до нового приказа, хитроумный доктор Муфле приказал ставить ему пять клизм в день. В их состав входили различные средства: рвотные, слабительные и другие (Лябрюни не очень хорошо в этом разбирался), которые должны были полностью подорвать сопротивляемость Тюльпана. Вот что должна была в дальнейшем делать ему Гитта вместо банок; что она и делала, ужасно расс троенная, но находившаяся под строгим наблюдением Муфле, который приходил два раза в день, чтобы убедиться, что все исполняется точно.
Так что три недели спустя Тюльпан не только не прибыл к Штатхудеру в Голландию, а все ещё оставался в отеле Картона, как отмечалось в докладе, присланном в этот день начальником округа Филиппу Орлеанскому.
Лябрюни пребывал в состоянии полного довольства собой, так как не было ни малейшего шанса, что этот проходимец, прикованный в настоящее время к постели, сумеет сохранить свое достоинство, непрерывно отсиживаясь на горшке, но он должен был сохранять при чтении своего доклада всю подобающую такому случаю административную холодность и безразличие. Все происходило на улице Блё в маленьком салоне Агнии де Бюффон, а слушателями были Агния де Бюффон и герцог Орлеанский, пораженные услышанным, особенно герцог.
"...что касается его приходов и уходов, то они были весьма немногочисленны, - читал начальник с полным безразличием, как это и должно быть, когда дело вас не касается, но что делается легко и просто, когда ложь становится ремеслом. - Большую часть своего времени он проводил дома, о чем я имел честь вам сообщать; симулируя некую болезнь, он принимал в течение этих трех недель визитеров, относительно которых я вынужден просить монсиньора подумать."
Далее следовали детали. Эти детали могли смутить и более закаленную душу, и главным образом было досадно, что угасает заря дружбы, занявшаяся на высоте четырех тысяч метров и завершившаяся такими заверениями в лояльности.
- Во-первых, - запинаясь читал Амур Лябрюни, который хорошо знал англоманию герцога, - некая Дютильё, Маргарита, которую также зовут Гитта ля Рамон, простите меня, мадам (это относилось к Агнии де Бюффон), так вот предполагается, что она ухаживала за господином Тюльпаном, но я к сожалению должен сообщить, что она является старшей сестрой офицера седьмого инженерного полка Андора Дютильё, письмо которого имеется у меня - вот оно, монсиньор. В нем содержатся не очень лестные для вас оценки.
- Ну и что из этого? - спросил герцог, прочитав письмо. Он был страшно обижен не только из-за того, что там отмечалась его неспособность занять трон Франции, но и потому, что он в этом письме именовался также трусом, простофилей и карнавальным шутом. Читая из-за его плеча, Агния де Бюффон не могла удержаться от восклицаний, выражавших гнев и возмущение, и именно к ней прежде всего обратился герцог:
- И что из этого? В какой мере мнение, выраженное этим мерзавцем, и не адресованное непосредственно Тюльпану, его компрометирует?
Он повернулся к Лябрюни, чтобы услышать ответ.
- О! Ни в коей мере, - вкрадчиво сказал Лябрюни, поднимая письмо, которое герцог бросил на пол. Однако это мнение разделяет девица Дютильё, которая служила кухаркой у одного из моих людей и не скрывала своей антипатии... осмелюсь ли я сказать.
- Хватит этих доносов! - воскликнул герцог.
- Несомненно, все это простые совпадения, но досадно, что такие совпадения вполне определенным образом характеризуют господина Тюльпана. Какого черта он общается, причем тайным образом, с людьми, которые не слишком хорошо к вам относятся?
- Что значит "людьми! - сказал герцог, не давая обмануть себя искусственными построениями, сочиненными Лябрюни - Нет никаких "людей"; есть только девица Дютильё, брат которой, насколько я знаю, в настоящее время в Нормандии, если он действительно служит в седьмом полку.
И добавил, рассердившись на Лябрюни, который заставил его читать неприятные для него вещи:
- Если вы все это сочинили, то вам придется уйти в отставку, мсье. Все это такие мелочи!
- Монсиньор, с вашего позволения я ещё не ушел в отставку. Поверьте, я не стал бы задерживать ваше внимание на этих "мелочах", как вы их называете, если бы они действительно были таковыми.
И с известной долей торжественности он извлек из внутреннего кармана сложенный вдвое листок с напечатанным текстом, сказав при этом: