Читать интересную книгу Семейная Хроника. Сокровенные истории дома Романовых - Вольдемар Балязин

Когда же наступила очередь Трубецкого, то он ответил о мотивах содеянного им так: «Я решился на сей поступок, тронутый жалким и несчастным положением этой женщины. Знавши ее еще девицей, я был свидетелем всех мучений, которые она претерпела в краткой своей жизни. Мужа еще до свадьбы она ненавидела и ни за что не хотела выходить за него замуж.

(Ее муж — коммерции советник Алексей Жадимировский — был сыном почетного гражданина, весьма богат, и это-то и остановило на нем выбор матери Лавинии и ее отчима — английского купца Кохума, которым взрослая девица мешала жить в свое удовольствие и, кроме того, являлась обременительной и ненужной статьей расходов.)

Долго она боролась, и ни увещевания, ни угрозы, ни даже побои не могли ее на то склонить. И она только тогда дала свое согласие, когда он уверил ее, что женится на ней, имея только в виду спасти ее от невыносимого положения, в котором она находилась у себя в семействе, и когда он дал ей честное слово не иметь с ней никаких других связей и сношений, как только братских. На таком основании семейная жизнь не могла быть счастливой. С первого дня их свадьбы у них пошли несогласия, споры и ссоры. Она ему и всем твердила, что он ей противен и что она имеет к нему отвращение. Наконец, дошло до того, что сами сознавались лицам, даже совершенно посторонним, что жить вместе не могут. Нынешней весной уехал он в Ригу, чтобы получить наследство, и был в отсутствии около месяца. По возвращении своем узнал он через людей, что мы имели с нею свидания. Это привело его в бешенство, и, вместо того чтобы отомстить обиду на мне, он обратил всю злобу свою на слабую женщину, зная, что она беззащитна. Дом свой он запер и никого не стал принимать. В городе говорили, что он обходится с нею весьма жестоко, бьет даже и что она никого не видит, кроме его родных, которые поносят ее самыми скверными и площадными ругательствами.

Я сознаюсь, что тогда у меня возродилась мысль увезти ее от него за границу… Вскоре после сего узнал я, что он своим жестоким обращением довел ее почти до сумасшествия, что она страдает и больна, что он имеет какие-то злые помышления. В это самое время я получил от нее письмо, в котором она мне описывает свое точно ужасное положение, просит спасти ее, пишет, что мать и все родные бросили ее и что она убеждена, что муж имеет намерение или свести ее с ума, или уморить. Я отвечал ей, уговаривая и прося думать только о своей жизни; вечером получил еще маленькую записочку, в которой просит она меня прислать на всякий случай, на другой день, карету к квартире ее матери. Я любил ее без памяти; положение ее доводило меня до отчаяния; я был как в чаду и как в сумасшествии, голова ходила у меня кругом, я сам хорошенько не знал, что делать; тем более что все это совершилось менее чем в 24 часа».

Побег был совершен почти мгновенно, без всякой подготовки. Трубецкой вспомнил, что когда-то собирался ехать на Кавказ вместе с приятелем своим, отставным штаб-ротмистром Федоровым, и Федоров тогда же выправил для себя подорожную. Эту-то подорожную Трубецкой взял у него в доме, попросил его сесть в карету и подождать на углу Морской и Невского у Английского магазина, когда в карету сядет женщина. Трубецкой попросил приятеля ни о чем ее не расспрашивать, а просто довезти до условленного места. За время сборов Трубецкой успел купить тарантас и, взяв с собою немного денег, уехал с Лавинией Александровной из города. За месяц они доехали до Редут-Кале и должны были со дня на день оказаться в Поти, где стоял нанятый князем Сергеем баркас, но в самом конце пути, когда свобода была совсем рядом, их арестовали.

Трубецкой, содержась на тифлисской гауптвахте, составил в пользу Лавинии акт, которым обязался выдавать ей до самой ее смерти по сто рублей серебром ежемесячно, оговорив, что в случае его смерти эта дарственная будет обеспечиваться доходами с его имений в Орловской, Костромской и Симбирской губерниях.

* * *

А Лавиния Александровна, полностью подтвердив все, что сказал Сергей Трубецкой, засвидетельствовала и то, что не он ей, а она ему предложила совершить побег и что причиной этого поступка была ее любовь к Трубецкому и ненависть к собственному мужу. И, несмотря на все это, князь Сергей через полтора месяца решением Военного суда был лишен чинов, княжеского титула, дворянства, ордена Анны IV степени с надписью «За храбрость», разжалован в рядовые и оставлен в крепости еще на полгода. Затем отправили его в Петрозаводск, в гарнизонный батальон, под строжайший надзор, «на ответственность батальонного командира».

За ревностную службу в мае 1853 года был он произведен в унтер-офицеры и переведен в 4-й Оренбургский Линейный батальон, стоявший в Ново-Петровске, где тогда же отбывал службу рядовой Т. Г. Шевченко. Только после смерти Николая I Трубецкой был уволен по болезни с чином подпоручика, а еще через полтора года было возвращено ему дворянство и княжеский титул.

Сергей Васильевич поселился в одном из своих имений в Муромском уезде Владимирской губернии под гласным надзором полиции. В марте 1858 года в имение к нему приехала из Москвы экономка — Лавиния Александровна Жадимировская, о чем жандармы тут же сообщили в Петербург.

Но, по донесениям, Трубецкой жил тихо, экономка никому не показывалась, докладывалось, что они никогда не расстаются и даже на охоту выезжают вместе. «Живущая у князя дама — довольно еще молода, хороша собою, привержена к нему так, что везде за ним следует и без себя никуда не пускает», — добавлял о своем поднадзорном и его «экономке» полковник Богданов, 3-й штаб-офицер корпуса жандармов по Владимирской губернии.

Однако счастье, обретенное двумя любящими сердцами столь дорогой ценой, оказалось очень недолговечным. Они прожили вместе чуть больше года: 19 апреля 1859 года князь Сергей умер, и Жадимировская, похоронив его, тотчас же покинула имение. Через месяц она уехала за границу и стала монахиней в одном из католических монастырей, как и обещала, когда везли ее восемнадцатилетнюю под охраной жандармов в Петербург.

Впрочем, есть и другая версия дальнейшей судьбы Лавинии Жадимировской. По этой версии, она не ушла в монастырь, а вышла замуж сначала за графа Сухтелена, а после его смерти — за некоего итальянского маркиза, имя которого осталось неизвестным.

Новелла 26

Самоубийство

В конце царствования Николая I общая отсталость России ярче всего проявилась в состоянии армии. Ее численность превысила миллион солдат и офицеров, но солдаты были вооружены гладкоствольными тяжелыми ружьями начала века и столь же устаревшими артиллерийскими орудиями.

«Странно и поучительно, — писал генерал граф П. X. Граббе, — что в общих мерах покойного государя, обращенных наиболее на военную часть, были упущены две такие важности, введение каковых принято уже во всех западных армиях: усовершенствование в артиллерии и в ружье; в особенности огромный недостаток пороха, что я узнал из уст самого государя и что, впрочем, везде и оказалось. Этому пособить было трудно».

Но особенно скверно обстояло дело со снабжением армии и с медицинским обслуживанием, что приводило к тому, что солдаты постоянно голодали, а смертность была невероятно высокой.

Интендантство, Медицинский департамент и даже благотворительные организации, призванные опекать больных, стариков, сирот, вдов, ветеранов, превратились в прибежище воров и мошенников всех мастей и оттенков.

Характерен такой случай: 1 февраля 1853 года Николаю доложили, что директор канцелярии Инвалидного фонда Комитета о раненых Политковский похитил значительно более миллиона рублей серебром. Николай был потрясен не столько размером хищения, сколько тем, что кража совершалась много лет подряд, и на балах и кутежах Политковского бывали не только многие министры и генерал-адъютанты, но и сам Л. В. Дубельт.

Председателем же этого Комитета был генерал-адъютант Ушаков, облеченный особенным доверием императора. Когда военный министр князь В. А. Долгоруков ввел Ушакова к Николаю, только что узнавшему о величайшей краже своего царствования, император протянул похолодевшую от волнения руку Ушакову и сказал: «Возьми мою руку, чувствуешь, как холодна она? Так будет холодно к тебе мое сердце».

Все члены Комитета о раненых были преданы военному суду. Негодование Николая было столь глубоко, а печаль столь безысходна, что «государь занемог от огорчения и воскликнул: «Конечно, Рылеев и его сообщники со мной не сделали бы этого!»

Повальное, безудержное казнокрадство, чудовищная канцелярская рутина, безнадежная техническая отсталость армии и флота — парусного, деревянного — были неотвратимым историческим итогом и следствием общего застоя в развитии всего хозяйства страны, рутинности ее промышленности, средневековья в сельском хозяйстве.