Читать интересную книгу Романы - Александр Вельтман

Только молодой Варяг, выхватив из рук Гридня бердыш, поразил в голову Блотада и по частям отдает свое тело насильникам.

Исполнилась воля Светославича, а он не знает, не ведает того.

– Не она! – повторяет он. – Обманули меня, люди обманули! правду сказал Он, люди живут обманом!.. а Омут не обманет, я исполнил его волю…

И очи Светославича остановились на черепе, который между золотой посудою на полке поставца поставлен был догадливыми чашниками, как добыча Князя, из ней же на пирах будет испивать он малиновый мед.

– В темную полуночь, молвил Он, когда пойдешь по Днепру… и будет мне все желанное… а у меня только она желанная!..

И Светославич взял череп, идет чрез Гридницу на выходец теремной, ни на кого не обращает внимания.

– Мрачен Князь, как ночь, – шепчут друг другу княжеские люди, – верно, братская кровь облила сердце.

С вышки открылся весь Днепр Светославичу; он узнал знакомый крутой берег; он видит рощу Займища и зверинец, ищет в отдалении красного терема, да не видать его за Германс-Клов. Только народ кишит на холме Дмитревском, вздымает Перуну обет кощунный[328].

Единогласное ура-аа-ра! раздается и вторится в отдалении.

Ночь ложится уже на землю; народ зажигает вокруг кумира смоляные бочки, увешивает стояло[329] венками и фонарями; весь город также освещен, люди ходят по улицам, ликуют, празднуют Канун.

Урядники ходят по домам, стучат в окны жезлами, повещают наутро требу богам старым, «шли бы люди на холм Дмитревский, красных мужеских жен рядили бы по обеде Русалить на дворе Княжеском, а красных дщерей хороводы водить».

Вещуны же между тем строят уряды в жертву Божичу людей и скота; а старцы и Бояре сидят на Думе, мечут жеребьи на отроков и девиц, кого зарезать на требу старому богу; они поговаривают и о Христианах, Иереях Еллинских, живущих в тереме, на Займище.

Не ведает Мария, что готовят Киевские люди чернецам, обитающим под ее кровлею по завещанию Ольги. Но она печальна, тоска нудит ее на слезы, плачет она за душу Владимира, «и Владимир поклоняется кумирам, и он готовит кровавые жертвы!».

И до Мокоша, сторожа заветных Княжеских лугов и лесов, дошли слухи о торжестве Киевском, и он сбирался посмотреть на людской пир; но, по привычке к единообразию, обошед во время дня Займище, он забыл про сборы, лег отдохнуть, уснул; проспал бы, если б от огней Киевских не загорелось полуночное небо.

Вскочил Мокош, кликнул пса, идет торопливо, клюкой подпирается.

«Эх, – думает, – запоздал! а людям Князь Володимир корм и сологу дает!»

Опустясь в лощинку, за Урманским садом, где разделялись дороги, идущие из Киева, он встретил двух чернецов с костылями в руках.

– Добрый человек! – сказал один из них. – Укажи, пожалуй, путь к красному терему Займища.

– Ох! чернецы вы Еллинские! – отвечал Мокош, положив обе руки на свой костыль. – Не здесь бы идти вам! идет тут тропа в мою изобку да в рощенье Княжеское; большим бы путем на Лыбедь идти, да влево.

– Проведи нас, добрый человек, к красному терему, заплатим мы тебе словом и делом.

– Эх, не час мне: в Киев поспешаю; ну, пойдем, пойдем, уж добро!.. А чай, там Князь Володимир корм и мед людям сыплет. Милостивый, говорят, про людей да и строгий, ох строгий! родному брату, Господину нашему Ярополку, снес голову!..

– Правду ли ты молвил, добрый человек? – сказал один из чернецов. – А я слышал, что Князя Владимира и в Киеве нет; уж не иной ли какой Князь в Киеве? не обмолвились ли люди? не Ярополк ли снес голову Владимиру?

– Видишь, не так люди молвят… – отвечал Мокош… – Ну, да сам не видал, не ведаю, правда ли, нет ли.

Выбравшись из густых кустарников, по которым вилась дорожка в поле, и поднявшись на холм, Мокош ухнул, остановился и подперся костылем.

– Ну, смотри, словно жаром горит вышка Чертова холма!.. а уж какие страсти!.. Дивились, дивились люди, порассказал я им про вражьего питомца), а веры нет! сонной морок, говорят… сонной морок! своими очами зрел! Ох ты, сила великая, небесная, чудо какое! голжажни соли не съел, а он, дивись, дитя малое, молодец молодцом взрос! стал ровно вот литой Князь Володимир!..

– Когда ж это было, дедушко?.. Да видал ли ты Князя Володимира?

– Видал ли!.. – отвечал Мокош, продолжая путь. – Сестра моя была мамкою у него; по ней и мне честь была, дали избу в Займище да Княжеские хлебы, стерег бы лес да луга…

– Узнаешь ты меня, добрый человек? – сказал чернец, заводивший речь с Мокошем, обратясь к свету, ударявшему на холм от Киева, и откинул с чела покров.

Мокош взглянул в лицо ему и остолбенел.

– Ох, да откуда, голубчик, ты взялся? – наконец произнес он.

– Узнал ли ты меня? – повторил чернец.

– Как не узнать… да это не дедушко ли твой… что учил тебя Еллинской премудрости?

– Да ты почему ведаешь то?

– Ведаю, ведаю, голубчик, сам ты говорил… ну, прощай!..

– Куда ж ты, куда, добрый человек?

– Нет, голубчик, нет!.. нейду!.. – отвечал Мокош, вырываясь из рук чернеца, который хотел его удержать.

– Да доведи нас до терема и ступай себе с богом.

– Нейду! – решительно отвечал Мокош. – Нейду!.. Ты такой отважный, в беду введешь!

И Мокош поворотил назад, скорыми шагами удаляясь от чернецов, нашептывая:

– Эллинский питомец!.. Уж то они ведьство творят!.. блазнят людей в свою веру!.. Поповым зельем поят, влаялись бы… благо что не шел с ними!

– Чудны дела твои, боже! – произнес чернец, смотря вослед Мокошу. – За кого признал меня этот человек?.. Сон или истину поведал он?

– От бога не скрыты тайная! – произнес, молчавший до сего времени, другой чернец. – Брат по богу, Владимир, оставь думы, вижу, омрачает душу твою любочестие; забудь прошлое, откинь мир, исполнись богом!

– Отец святый! не называй меня Владимиром, не ведаю сам, кто я… избыл я веру в память свою, в очи и в слух!..

– Наложи на себя знамение крестное, брат по богу; дьявол искушает веру твою, дьявол искушал и Господа… Пойдем, не далеко уж мы от Краснаго дворца, слабыми очами вижу, светится его златая кровля; чу, и благовест всенощной!..

Углубленный в думу сомнений, последовал чернец за спутником своим.

Красный дворец открылся из-за рощи; чернецы подошли к воротам, постучали в калитку ворот.

– Кто там? – раздался голос с вершины стены в небольшое оконце.

– Брат по Христу, Иларий, – отвечал один из чернецов.

– Во благо пришествие твое! – произнес голос привратника, и вскоре засов заскрипел, дубовая, кованная железом калитка отворилась.

– Благослови, святый отец! – произнес привратник, кланяясь земно.

– Бог да благословит тебя! – отвечал чернец, сотворив над ним знамение.

– Веди нас к благоверной Марии!

– Благоволи следовать за мной, святой отец. Мария только что вышла от всенощной.

И два чернеца последовали за привратником. Он провел их по длинным сеням в светлицу; просил помедлить, покуда скажут Марии о приходе их.

Чернецы сотворили знамение, поклонились образу и молча присели на лавку.

Вскоре вышла Мария, облаченная в черную одежду, под покровом, сопровождаемая старухой мамушкой и несколькими девушками.

– Святый отец Иларий! – произнесла она, подходя к старейшему из чернецов. – Волею или неволею принес тебя бог ко мне, учитель мой?.. Давно не поил ты души моей потоком святых речей!.. Благослови меня!

– Благословение божие на тебе, Мария! – отвечал чернец.

– Ольги, матери моей, уж нет!.. – произнесла Мария, и голова ее приклонилась на руки; она заплакала.

– Дом тленный сменила Ольга на дом нерушимый, земные скорби на вечное благо.

Утолив горькое воспоминание слезами, Мария пригласила гостей в теремную свою горницу, просила их садиться.

– Кто благочестивый спутник твой? – спросила она, обращая взор на другого чернеца.

– Язычник, обращенный на путь истины, – отвечал Иларий, – да не крещен еще, будь воспреемницей ему, Мария.

– Будь воспреемницею моею, Мария! – произнес чернец, откинув с лица покров.

– Владимир! – вскричала Мария.

– Ты не забыла внука Ольгина, Мария!

– Князь Владимир!.. – повторила Мария, едва приходя в себя от неожиданности. – Бог послал тебе раскаяние… кровь Ярополка налегла на душу твою…

– Кровь Ярополка!.. – вскричал чернец. – Ярополк убит? старец правду сказал мне?.. Кто ж в Киеве?.. Кто убийца его?.. – продолжал он исступленным голосом, схватись за голову руками.

Клобук скатился с чела его, русые кудри рассыпались по плечам, лицо побледнело, очи стали неподвижны, две выкатившиеся слезы окаменели на веках, обратились в алмазы.