Дважды пренебречь обычаем мог лишь полный дурак. Поэтому богатырь остановился, отвесил кумиру глубокий, поклон, снял со спины мешок, подкрепился, приговаривая «Хлеб сам себя несет», напился из ручья, сполоснул лицо (рыжая щетина уже кололась, бороде тоже хотелось посмотреть на подвиги своего носителя), сел у подножия и задумался.
Никогда не угадаешь, понравится Проппу твой рассказ или, наоборот, прогневит. Это все равно что кости кидать, и не на наговорный плат, а как судьба решит. Вот Жихарь и решил попотчевать благодетеля довольно странной сказкой–устареллой, подхваченной им в тех горах, куда любил летать Демон. Странствующий рассказчик при этом уверял, что сочинил устареллу знаменитый сказитель и поэт, герой своего времени, в тех краях воевавший и сложивший голову в поединке со своим же товарищем из–за сущего пустяка.
– Сюжет трагедии, – сказал Жихарь, удивляясь незнакомым словам. – Отец с дочерью ожидают сына, военного, который (недавно женился, с женою) приедет в отпуск. Отец разбойничает в своей деревне, и дочь самая злая убийца. Сын хочет сюрприз сделать отцу и (под другим именем) прежде, нежели писал, отправляется; приехав, недалеко от деревни становится у мужика на постоялом дворе с женою в трактире ночевать. Он находит здесь любезную свою с матерью. Ну так там сказывается, что я поделаю, не отсебятину же нести!
Они просят, чтоб он ночевал, ибо боятся разбойников. Он соглашается. Вдруг разбойники ночью приезжают. Он защищается и отрубает руку у одного. Всех убивают и жену утаскивают. Он в отчаянии идет броситься к отцу, чтобы тот дал ему помощь, ибо дом не так далеко. Его запирают в комнате. Когда все утихло, он вырывается. Уходит и приносит труп своей любезной, клянется отомстить ее. Для этого спешит к отцу, чтоб найти там помощь. Ночь у отца. Дочь примеривает платья убитых несколько дней тому назад, люди прибирают мертвые тела. Прибегает сын. Сказывает о себе, его впускают. Он рассказывает сестре свое несчастье… вдруг отец… он без руки… Сын к нему… и видит… в отчаянии убегает. Смятение в дому. Меж тем полиция узнала не о сем, но о другом недавнем злодеянии и приходит; сын сам объявляет об отце: вбегает с ними. Отца схватывают и уводят… Сын застреливается. Тут вбегает служитель старый сына, добрый, хочет сказать ему о смерти печальной супруги, его увидеть, но не замечает и рассказывает сестре, что он… И видит его мертвого.
– Батюшка Пропп, – добавил Жихарь. – Я не виноват, что устарелла такая непонятная. Видно, сочинитель ее не успел как следует сочинить – то у него так, а то этак. Но в общем понятно, правда? – Он просительно посмотрел на идола.
Лицо Проппа не выражало ни добра, ни худа.
– Чем богат, – оправдывался Жихарь. – В другой раз получше расскажу…
Решив, что сделал достаточно, Жихарь взвалил на плечи котомку, еще разок поклонился кумиру до земли и зашагал по дороге.
Интересно бы знать, кто первую–то дорогу проложил? Должно быть, родилась она от простой тропинки. Люди ходили туда–сюда, прибивали траву и скоро прибили совсем. Потом пошли с возами, начали вырубать деревья по обочинам…
Случалось богатырю видеть всякие дороги. Иной раз даже мощенные камнем. Но все равно дорога – место опасное. Кто тебе идет или едет навстречу, кто сзади догоняет – неведомо. А если ты один, то лучше тебе свернуть куда–нибудь в сторону от греха да переждать…
Лишь однажды привелось ему пройтись по безопасной дороге – когда возвращался домой через какое–то удивительное царство. Нагнал по пути ветхую старушку с мешком. Старушка то и дело ставила мешок на дорогу и отдыхала. Жихарь поздоровался и предложил помочь. Старушка посмотрела на него с ужасом, подхватила мешок и пустилась бегом.
Богатырь тогда нагнал ее, успокоил, объяснил, что он не вор и не разбойник.
Бабушка и вправду успокоилась и объяснила Жихарю, что с молодых лет таскает
этот мешок по дорогам – из одного конца царства в другой. Тамошний царь был
столь строгий, что извел всех лихих людей и хвастался другим государям, что
в его державе полный порядок: юная девушка с мешком золота может пересечь
всю его землю из конца в конец, не подвергшись при этом ни ограблению, ни
поруганию. Как раз ее, тогда еще молоденькую, и пустили для примера. Вот
она все ходит и ходит, подруги все давно замуж повыходили, да чего там –внуков нянчат, а ее путь не кончается: помереть царь помер, а указа не
отменил…
В тот раз богатырь пожалел старушку, а теперь жалел, что не облегчил ее тяжкую ношу, – может, тогда и в долги бы не залез… Да нет, все равно залез бы…
Лес по сторонам был веселый, приветливый, как всегда случается в начале лета. И так он ласково шумел, что, казалось, не могло там таиться ни волков, ни коварных рысей, ни лесной Полуденницы (самое сейчас для нее было время), ни злых остроголовых шуликунов…
Хотя как раз в таком разнеженном лесу и таятся обычно самые страшные опасности. Путник душой обмякнет, нюх потеряет, слух притупит, взор ослабит… Тут его и бери голыми руками, или лапами, или же хоботами – у кого чего растет.
Но умные люди еще когда сказали: бесшумных засад не бывает. Даже зверь ведь
не железный: примнет сучок, пошевелит ветку. Что же говорить про человека?
Порубежные стражи, сидящие в секрете, нет–нет да и звякнут доспехом. Ягая
Баба, поедучая ведьма, то и дело кашляет, потому что ступа у нее летает на
дыме. Пятнистые спиногрызы дикие в предвкушении грядущего пира с шумом
втягивают слюну. А лесных разбойников, притаившихся в укромном месте,
выдает, как правило, звонкая и удалая песня, которой они обычно любят
заливаться от скуки. Как раз такая песня и раздавалась впереди.
Жихарь остановился и прислушался, стараясь запомнить слова: а ну когда пригодятся!
То не ветер ветку клонит, Не пожарный пену гонит, Не кораблик в море тонет, Не осенний лист дрожит.
То разбойник в горе стонет, Что народом он не понят, Никого–то он не тронет – Ото всех в леса бежит.
Выйдет кто–то из тумана, Вынет что–то из кармана, Только глаз у атамана Сразу видит – кто да что.
Он дуванит без обмана: В шуйце – вострая катана (Что–то вроде ятагана), А в деснице – долото.
Шел купчина темным лесом За каким–то интересом. Обладал немалым весом Он в коммерческих кругах.
А теперь, на радость бесам, Поражен он тяжким стрессом. Не помог ни Смит, ни Вессон – Он и в горе, и в долгах.
А весенней гулкой ранью, Сотрясая воздух бранью, Окруженный всякой дрянью, Лесом ехал светлый князь.
Вопреки его старанью Да и воинскому званью, Ему голову баранью Атаман срубил, смеясь.
Дальше в песне рассказывалось, как ловко атаман управлялся с проходившими по вверенному ему лесу людьми всех сословий и ремесел – с шорниками, волхвами, переносчиками болезней, царями и королями вкупе с многочисленной свитой. Но конец был все равно грустный:
Если крикнет рать святая (Или девица простая, Или даже вражья стая): «Кинь ты Русь, живи в раю!»,
Я скажу: «Не надо рая. Расступись, земля сырая, Я сейчас в тебя сыграю, И сыграю, и спою!»
Судя по многим непонятным словам, песня была древняя, она передавалась разбойниками из поколения в поколение. Хотя разбойники обычно народ бессемейный и подолгу на свете не заживаются.
Жихарь остановился, то и дело оглядываясь – не зашли бы со спины. Со спины никто не зашел: вся шайка, галдя и ругаясь, вылезла на дорогу. Разбойники оказались довольно странные. Было их шестеро, походили они друг на друга, как желуди на дубе. Невысокие, коренастенькие, заросшие мохнатым бурым волосом. Ни у кого из лиходеев не было ни лука, ни самострела. Только дубины, да и то довольно хлипкие.
– Стой, путник! – провозгласил тот, кто был у них, по всему видать, за старшего. – Мы – Семь Симеонов–однобрюшников – голос в голос, волос в волос! Семи редких ремесел люди! Лучше сразу покорись, отдай заплечный мешок, одежу и обувку: все равно ведь отберем!
– Где же вас семь? – спросил Жихарь. – Я только шестерых вижу!
– А не твое дело! – рявкнул атаман. – Любой из нас тебя в одиночку скрутит.
Ты кто таков будешь?
Жихарь честно ответил, кто он таков и откуда. Атаман отер вспотевший лоб.
– Ну и ладно, что Жихарь, а не славный Невзор. Перед тем бы мы повинились и
с почетом проводили…
– А передо мной повиниться не желаете? – спросил богатырь. Драки он не хотел, а хотел потехи – уж больно невеселыми были последние месяцы и дни.
Семь Симеонов дружно расхохотались – все шестеро. Потом они накинулись на Жихаря. Богатырь не сопротивлялся, дал стянуть с себя тяжелый мешок, паутинную рубаху, штаны и сапоги. Пусть ребята поликуют маленько, тоскливо ведь им в лесу… Разбойники достали веревку и прикрутили богатырское тело крепко–накрепко к развесистому дубу.