— А ну, кто отгадает, сколько ему лет?
Тут обычно начинался спор, одни давали пять-семь, другие, уже слышавшие про удивительный кедренок, сто — двести — триста. Угадавших Миша награждал орешками. Если Коровин бывал дома, он обязательно выходил и рассказывал что-нибудь интересное.
Узнали про кедренок и про орешки малые ребята и тоже пришли на экскурсию. Как только Миша вынес кедренок и заикнулся: «Кто угадает?» — ребята всей экскурсией в один голос: «А что за отгадку дашь?»
— Да вы угадайте сперва, угадайте! — Он показывал им другой кедренок.
Ребята хором:
— Тридцать пять.
— Нет, голубчики, не угадали. Тридцать три. — Но орешками наградил и дал еще каждому по деревянному кружку. И потом, что ни день, в Мерзлотку идут ребята: «Мы загадки отгадывать». Миша наконец взмолился: «Так не годится, так мы весь лес на кружки истратим, и мне дело делать некогда».
Ребята же первые откликнулись на призыв Конева: беречь лес, — поймали порубщика. Он был взрослый, задержать его ребята не осмелились; вместо этого они пошли за ним, до города, провожали молча, а в городе окружили и зашумели: «Вот он, вот он». Взрослые увели порубщика в Мерзлотку, где Конев так стыдил его, что порубщик позабыл в Мерзлотке топор.
В начале сентября пал первый иней и установилась полная осень. На деревьях, на земле пожелтели последние зеленые листья, остался зеленеть только иван-чай. В совхозе убрали лук, репу, брюкву, картофель. Против прошлого года урожай был богатейший — картофеля сняли по семидесяти центнеров с гектара, брюквы и репы по сотне. Куковкин еще раз обошел черные взрытые поля и подобрал все, что было забыто и потеряно.
Вечером к Христине сошлись бригадиры полеводческих и огородных бригад узнать, чем заниматься завтра.
— Спать, отсыпаться.
— Не весь же день?
— А кто как горазд, можно и весь. Завтра вы свободны. Это в зачет тех бессонных ночей.
— Спасибо, не забыли. — Бригадиры попрощались, но выйдя на крыльцо, решили, что не спать же сутки подряд, и сели посидеть. Заслышав голоса, на крылечко вышла Христина с ящиком луку и начала вязать его в плеть.
— Да отдохни ты, вот беспокойная душа! — зашумели на нее бригадиры. — Бабы сделают.
— Я только одну связку. Завтра поеду в город и порадую нашего дядю.
Заговорили о бессонных ночах. Особенно памятен был всем конец июля, когда после полярного пятидесятисуточного дня снова начались закаты солнца, ночи, народился месяц. Следом за этими переменами испортилась погода, пошли дожди. Они были настойчивы и холодны, как осенью. Не успела пролиться одна туча, а ветер уже гнал другую. Поливало трое суток.
Поле стало топким, в низинах скопились озера, по бороздам между гряд побежали потоки. Всех, кого было можно, Христина поставила к бороздам и низинам провожать воду. Сама трое суток не снимала мокрых сапог, спала урывками, сидя на стуле и положив голову на жесткий голый подоконник. За дождями она ждала мороза, потому что, когда случалось появиться в тучах окну, в него глядело холодное зеленое небо. Куковкин уверял, что мороза не будет, никому он не нужен.
— В дождях смысл есть, в них месяц купается, он и развел дожди, а в морозе никакого смыслу. Обмоется месяц, все этим и кончится.
После трех дней дождь приостановился, ветер подул с другой стороны, вместо серых дождевых туч пошли синеватые, в воздухе запорхал снег. Лук и капусту укрыли мешками, рогожами и моховыми одеялами, все прочее осталось нагим. Рабочие бродили по полю и поправляли покрышки, которые ежеминутно срывал ветер. Мокрые брезентовые плащи на рабочих начали покрываться ледком. И кончилось бы все очень плохо, если бы, как смеялась потом над Куковкиным Христина, — «месяц не вздумал окунуться еще разок» и снег не сменился бы новым дождем.
Христина доплела плеть, пожаловалась на усталость и вернулась в комнату. Побрели по домам и бригадиры. Когда голоса их замолкли, Христина закуталась в большую темную шаль и боковыми тропинками, избегая главной дороги, пошла в город. Лодочника попросила никого не ждать, а переправить ее за протоку одну, вместо двадцати копеек, установленных за переезд, уплатила ему три рубля.
В городе, опять боковыми улицами прошла к дому, где жил Григорий Борденков, и, убедившись по тени на занавеске, что он один, вошла к нему без предупреждения, на цыпочках пробежала по крыльцу и коридору, остановилась посредине комнаты, шепнула: «Здравствуйте!» — тем самым давая понять Борденкову, что надо быть тише, и распахнула шаль. На шее у Христины было огромное янтарное ожерелье.
— Здравствуйте! — Борденков протянул руки. — А это что, лук?
— Лук. — Христина сняла ожерелье и положила в протянутые руки Борденкова. — Получите!
— Зачем? — Он глядел на лук, не зная, что делать с ним, и бормотал: — Странная затея, странная… Я не понимаю, объясните!
— Чтобы вы наконец позабыли тот лук.
— Да я давно, давно… — Борденков положил лук на стол, обнял Христину за плечи. — Давным-давно… Какая ты смешная.
Он то целовал ее, то начинал рассуждать, что было бы, если бы лук не удался, что нельзя ставить в зависимость от такой мелочи коренные вопросы жизни, то надевал лук на Христину и обнимал ее.
На остров Христина вернулась только на другой день. С нею был Борденков. Они прошли прямо в склад, отобрали там по четыре штуки репы, брюквы, картофеля, две пригоршни луку, запаковали все в ящик и опять уехали в город. Ящик послали агроному Вакурову в Крым.
На мостике через ручей около Мерзлотного домика кто-то остановился. Николай Иванович слышал, как разговаривали и смеялись два голоса, глуховатый и звонкий. Глуховатый больше говорил, а звонкий — смеялся.
— Нашли место гоготать… — сердился Коровин.
Голоса не умолкали, мостик поскрипывал.
«Пожалуй, возню затеют, обрушат еще», — подумал он и вышел на крыльцо. На мостике шумели Борденков и Христина. Он что-то рассказывал, она смеялась.
— Эге, нехорошо, нехорошо! — упрекнул Коровин.
— Помешали, разбудили? — Христина схватила Коровина за руку. — Простите!
— Надо иметь уважение.
— Мы вас очень уважаем. И уважаем и любим, — начали уверять оба.
— Меня можете не уважать, невелик грех. А это вот… — Он спустился с крыльца и осторожно, на носках, прошелся по мостику. — Это надо уважать! В здании, которому два — три века, вы, наверно, не будете галдеть и топтаться? Не будете! Потому что там ушедшие миры, вечность. А здесь в каждой жердинке вечность, каждой — два-три века. Надо иметь уважение. Ну, пожалуйте!
— Мы на минутку. Приходите завтра к нам на лук! — сказала Христина.
— Что это значит, «на лук»?
— К одним ходят на чай, на пирог, а мы приглашаем на лук.
— Понимаю. Куда приходить, на остров?
— Нет, к нему. — Христина застыдилась. — На остров кого же заманишь. Мы и решили — поближе, у него.
— По-ни-маю. Обязательно приду.
«На лук», кроме Коровина, были приглашены Василий с Маришей и Конев. Все они, точно сговорившись, пришли с подарками. Василий принес патефон, Мариша — большую свадебную скатерть, которую не пришлось стелить самой по обстоятельствам своего замужества, Коровин — стенные часы, а Миша Конев — целую куриную семью. Думал-то он подарить одну пару, петуха с курицей, но оказалось, что у куриного хозяина — и вообще на всю Игарку — один петух, ради него пришлось покупать все семейство.
XV
В конце сентября ушли последние пароходы с лесом за море, отплыл последний и на юг; в город вошли тишина и грусть, как входят они в осеннее поле, покинутое последним жнецом.
Встав утром, Василий Александрович сразу же заметил, что город совсем иной, чем накануне. На часах было около восьми, а в квартиру из города не залетело еще ни одного звука, часы тикали непривычно громко, отбивая восемь, они наполнили звоном всю квартиру.
Пароход забрал все баржи и паузки, плоты были выгружены еще раньше, и на всю протоку колыхалось одно забытое, утопающее стоймя бревно. Небольшим черным концом торчало оно из воды и было похоже на грача, который отбился от стаи и уныло бродит, не зная, что делать.
Через опустелую биржу ветер гнал, как снег, опилки. Заметно пустей были и улицы, люди говорили тише, шли медленней, ниже держали головы, пароход напомнил им, что надвигается долгая холодная зима, реже станут приходить письма.
Уныние, навеянное последним пароходом, держалось до вечера. Затем его смахнул грохот телег, на которых Сашка Чухломин и Алешка Черных перевозили свой скарб. Оба они получили по двухкомнатной квартире.
В выходной день Василий, Мариша, Яртагин и Наташа поехали за реку. Наташа и Яртагин сели к веслам, Мариша к рулю. Василий остался свободным.
— Давайте заночуем! Разведем большущий костер, сделаем шалаш, наберем кедровых шишек, будем орешки лущить и что-нибудь рассказывать, — мечтала Наташа.