Читать интересную книгу Реки не умирают. Возраст земли - Борис Бурлак

Метелев сам обнял Каменицкого, дружески похлопал ладонью по спине и отпустил.

— Акклиматизировался, чертяка?

— Вполне.

— Не скучаешь по Кубе?

— Скучать некогда, а во сне вижу.

Павла сбоку, искоса посмотрела на Георгия: странно, что он до сих пор ничего не расскажет ей о своей командировке за океан.

— Поедем ко мне, — предложил Георгий. — У меня такие хоромы пустуют.

— К тебе так к тебе, — согласился Прокофий Нилыч. — Я всего на два-три дня.

Метелев узнавал бывший губернский город по каждой мелочи — по узорным литым решеткам на ограде старого парка или по какому-нибудь живучему купеческому особняку на главной улице. Посаженные при нем деревья вымахали к небу, а общий облик города мало изменился. Да и понятно: все крупные заводы — там, на востоке, где Каменицкий-старший открывал в годы первых пятилеток одну рудную залежь за другой, центральные же районы области оказались обойденными геологами. Разве лишь элеваторов здесь прибавилось. Тоже понятно: область держится на хлебе, и мало кто знает, что есть тут, кроме твердой прославленной пшеницы, медь, никель, нефть. Впрочем, об открытии большого газового месторождения теперь заговорили в полный голос. Так что газ наверняка вытянет в гору и областной скромный город, поотставший от своих подчиненных городов, которым на редкость повезло еще в начальную пору индустриализации.

— Живешь ты, Георгий, действительно, очень просторно, — сказал Прокофий Нилыч, осмотрев его квартиру.

— Даже неудобно перед соседями.

— Ничего, столько лет провел в палатках да в полевых вагончиках.

— Никак не могу привыкнуть к оседлому образу жизни.

— Хватит кочевать, надо устраиваться по-домашнему. А где твоя Шурочка?

— В Молодогорске, у дедушки.

— Выйдет замуж — и твои хоромы пригодятся. Нынче молодежь ловко научилась уплотнять своих родителей.

Пока мужчины говорили о том, о сем, Павла накрыла стол, подала обед, заранее приготовленный приходящей домработницей. Георгий отметил для себя, как она запросто вошла в роль хозяйки.

За обедом он спросил ее:

— Ну, что, дочь моя, надолго ты сюда?

— Поработаю, там видно будет.

— А что ей делать в Москве? — сказал Георгий. — Для газетчика наша область — сущий клад.

— Теперь кладов много. Одна Тюмень чего стоит.

— Но Урал остается Уралом. Хотя Голосов придерживается другого мнения.

— Читал я его статью «На Урале и восточнее Урала». Написано запальчиво. Однако есть верные мысли.

— Еще бы не было верных мыслей! Он умеет прикрываться этими верными мыслями, как боевым щитом.

— Не надо бы так, Георгий...

Павла не вступала в разговор. Она знала, что отец однокашник Голосова, что они вместе учились, долго работали вместе и продолжают встречаться в Москве как давние приятели. И она побаивалась возможной остроты в разговоре отца с Георгием.

Но Прокофий Нилыч привык к самым противоречивым суждениям: за долгие годы работы в Москве он неплохо овладел искусством слушать, без которого не примешь единственно верного решения. Тем, кто спорит, куда проще: столкнутся лбами и разойдутся.

Со стороны сейчас казалось, что Метелева начинает даже забавлять горячность хозяина, который шел напролом.

— Не без участия Голосова и разведка на железо чуть ли не вовсе прекращена на Урале, где сосредоточены такие крупные металлургические заводы. Если бы не Соколовско-Сарбайская аномалия, то и Магнитка полностью бы зависела от КМА, не говоря уже о нашем комбинате...

— Давай выпьем, — сказал Метелев.

Георгий поднял рюмку, чокнулся с гостем, выпил одним глотком и, не закусив, тут же продолжал:

— В то время как местная руда валяется у нас под ногами, словно неликвид какой-нибудь, две из трех молодогорских доменных печей работают на привозной руде. Негоже это...

— Да, я с тобой согласен, Георгий.

— Только не разоружайте меня своим полным согласием.

Метелев не сдержал улыбку. Глядя на отца, заулыбалась и Павла.

— Все же сбили, — огорчился Георгий. — Ладно, теперь о самой разведке. Она должна ходить в рабочем комбинезоне, а ее приучили к смене мод. То мини, то миди, то макси. То никель, то медь, то кобальт. А сейчас в моде «газ-вода», то есть самый обыкновенный природный газ и самая обыкновенная водица. Если бы мы всегда вели разведку комплексно, то не шарахались бы из стороны в сторону...

— А тебе действительно не дают денег на те же магнетиты.

— Будто вы и не знаете, Прокофий Нилыч! Я здесь недавно, но мне говорили, как это делается. Чуть ли не в самом конце года уважаемое министерство вдруг предлагает энную сумму на производство съемок, конечно, за счет тех, кто не выполняет план. Только люди приналягут — год кончился: новый план, новое финансирование. Утверждают, что разведка на железо бесперспективна на Южном Урале. Каковы догматики, а?

— Ты преувеличиваешь, Георгий.

— Нисколько. Я еще оптимист. Я, например, убежден, что наступят времена, когда для геологов не будет существовать никаких административных границ. Что сейчас получается? Нащупали мы, скажем, новое рудопроявление, начали постепенно двигаться на юг, — чем дальше, тем заманчивее. Увлеклись и переступили границу области. Тогда нас бесцеремонно останавливают: стоп, вы куда, здесь другая республика, другое геологическое управление. Каково? А может быть, там, за границей-то, и зарыта собака.

— Все-то преувеличиваешь ты, — сказал Метелев.

Каменицкий глянул на него и улыбнулся в ответ:

— Здорово ты меня атаковал, Георгий, не даешь и слова вымолвить в защиту.

Павла тихо рассмеялась, пошла на кухню.

— Не часто ведь жалуют в наши края начальники главков.

— Верно. Геологическая епархия велика, за год не объедешь. Ну, а как у тебя с кадрами?

— По-разному. То рабочих не хватает, то инженеров. О техниках я уж не говорю, их теперь почему-то вовсе не готовят.

— Верно, техники исчезают, как последние могикане. Но все-таки как с инженерами?

— Прислали в прошлом году выпускников с Кавказа. То климат им не подходит, то быт их не устраивает. Под любыми предлогами стараются улизнуть восвояси, на юг обетованный.

— Климат, быт... Да кто из нас до войны считался с этим?

— В некоторых экспедициях строим поселки, хотя люди, привыкшие получать полевые деньги, неохотно переселяются в благоустроенные дома. Тоже психологический барьер. Но бытом надо заниматься серьезно, он в нашей власти.

Павла вернулась из кухни и стала угощать черным кофе.

— Есть славные работяги, да пьют безбожно, — говорил Каменицкий, с благодарностью поглядывая на Павлу. — Весной меня познакомили в Восточной экспедиции с одним буровым мастером. Человеку цены нет, а отпускать его никуда нельзя.

— Что, подолгу не возвращается?

— В том-то и беда, что ни одного отпуска не использовал до конца. Как доберется до железнодорожной станции, зайдет в буфет, окружит себя дружками и гуляет неделю напролет, пока есть деньги в кармане. Выбросит полтысячи, а то и всю тысчонку целковых, — и снова на буровую.

— Жаль.

— Мастер на все руки, но жить не умеет.

— Редко кто из мастеров умеет жить, — вполголоса заметил Прокофий Нилыч.

— Вот бы написать о нем, — заметила Павла.

— Что, хочешь перековать? — весело спросил отец.

Они просидели дотемна. Пошли провожать Павлу в гостиницу. Павла была довольна, что мужчины наговорились досыта и что отец вел себя сдержанно с Георгием Леонтьевичем. Ей хотелось, чтобы он понравился отцу, будто они только что познакомились. Она поймала себя на этом и подумала: наверное, и приехал-то отец, чтобы убедиться, что именно потянуло ее на Урал. Но он человек деликатный, никогда не спросит прямо. А что она может сказать ему? Все во власти времени.

Павла не ошиблась: Прокофия Нилыча тревожила неустроенность дочери. Сам он, овдовев осенью сорок первого года, после войны женился на стенографистке Ольге Николаевне Данилюк, тоже потерявшей мужа на фронте. Когда Павла вернулась в Москву с Урала, ей шел девятнадцатый год, и ее отношения с мачехой сложились как-то сразу. Нет, они, конечно, не воспылали любовью друг к другу, но, во всяком случае, поняли друг друга, — уже это было хорошо. Вскоре Павла вышла замуж, да неудачно. С тех пор она стала замкнутой. Отец жил своей жизнью, она своей. Ольга Николаевна не сталкивала их и не сближала. Так прошли годы. И вот дочь ни с того ни с сего покинула отцовский кров...

Хозяин дома крепко спал, а Прокофий Нилыч лежал с открытыми глазами, невольно прислушиваясь к ночным гудкам тепловозов, к тому, как дежурный диспетчер громко командовал по радио составителями поездов на сортировочной горке. Он думал о Павле, о Георгии: вот опять они оказались на одной дорожке, и теперь все зависит от их житейской мудрости. А у Георгия характерец! Одиночество сделало его еще более резким. Семейная жизнь постепенно сглаживает отрицательные черты характера, долгое одиночество обостряет их — это уж так. Раньше ему казалось, что Георгий упрям в отца, но теперь Леонтий Иванович, наверное, выглядит совсем сговорчивым против сына. Надо бы съездить к старику, однако придется отложить до следующего раза. И, вспомнив о Каменицком-старшем, Прокофий Нилыч оставил в покое его наследника и вернулся в то далекое прошлое, когда секретарствовал в этой области.