Читать интересную книгу Квинканкс. Том 1 - Чарльз Паллисер

Поэтому я решилась остаться, но на случай, если положение на Брук-стрит сделается невыносимым, получать сведения о других вакансиях. Именно с этим намерением я зарегистрировалась в лондонском бюро по найму, и это был счастливый шаг, потому что через бюро вы с Джонни меня нашли.

Глава 39

Однажды вечером мистер Момпессон подкараулил меня одну в библиотеке: таких случаев я старалась избегать, но полностью отказаться от чтения было выше моих сил. Однако повел он себя совершенно иначе, чем в предыдущий раз, рассыпавшись в извинениях за свою прежнюю грубость. Я была рада с ним помириться и извинения приняла. Затем, в самой обаятельной манере (а обаяния ему не занимать), он заявил, что хотел бы искупить свою вину и ради этого просит меня оказать ему честь завтра вечером отправиться с ним и группой его друзей в увеселительные сады Воксхолл. Он заверил, что в компании будет весьма и весьма респектабельная вдова, миссис Первиенс, старинная знакомая его матери.

Мне подумалось, что отвергнуть это предложение, если оно действительно имело целью заключить мир, было бы не разумно: отказ подтолкнул бы мистера Момпессона к тому, чтобы повести себя как прежде. Кроме того, признаюсь откровенно, при отупляюще-однообразной жизни, какую я вела, идея увеселительной прогулки не показалась мне такой уж отталкивающей. И все же я не могла не отнестись к его словам с подозрением, и потому ответ мой был таков: прежде я хотела бы услышать от его родителей, что они не только согласны на мою прогулку в компании его и его друзей, но и положительно этого желают; ведь иначе я, скромная гувернантка, совершила бы дерзость, появившись в подобном обществе. Я ожидала и почти надеялась, что он тут же отвергнет это условие, но мистер Момпессон, напротив, за него ухватился, сказал, что на это и рассчитывал, и позвонил в колокольчик, вызывая слугу, чтобы тот узнал, могут ли родители его принять. Лакей, Эдвард, отправился с поручением, но, вернувшись, сообщил, что сэр Персевал и леди Момпессон удалились к себе — хотя было всего лишь начало одиннадцатого.

Мистер Момпессон, казалось, расстроился, но предложил, чтобы я отправила им записку. Я набросала несколько строк, в которых содержалась не просьба, чтобы мне разрешили отправиться на прогулку с их сыном, а сообщение о том, что он меня пригласил, что я не склонна согласиться и передумаю только, если они того пожелают. По настоянию мистера Момпессона я упомянула миссис Первиенс как участницу предполагаемой прогулки. Вскоре Эдвард принес записку, сложенную треугольником, подобно тем, какие я раньше получала от сэра Персевала, и явно написанную его почерком (который, если бы речь шла о персоне не столь высокопоставленной, я назвала бы неразборчивым); смысл ее сводился к тому, что он и его супруга не только одобряют предложение, но и определенно желают, чтобы я его приняла. Можешь себе представить, какие противоположные чувства меня одолевали: бывают случаи, когда нам хочется, чтобы нас принудили уступить соблазну, против которого восстает наш разум. Не без опасений, но и не без радостного волнения я понимала, что взяла на себя обязательство поступить так, как распорядятся родители мистера Момпессона, а потому мне оставалось только согласиться. Тебя не удивит, что ночь я провела беспокойную. Нисколько не обижусь, если моя суетность вызовет у тебя улыбку: меня немало беспокоило отсутствие подходящего наряда, и на следующий день немногие свободные часы я посвятила тому, чтобы приспособить к случаю то платье, которое у меня имелось. Генриетта, в отличие от большинства девочек ее возраста, мало интересуется нарядами, но она помогла мне с приготовлениями и одолжила свою кашемировую шаль. А горничная, которая прислуживала ей и ее двоюродной бабушке, любезно взялась сделать мне прическу.

Следующим вечером я, одетая скромно, однако вполне пристойно, с волнением ждала у себя в комнате. Сэр Персевал и леди Момпессон обедали в гостях, и мистер Момпессон договорился о том, чтобы кучер, доставив их на место, вернулся бы за нами. В девять я спустилась вниз и в большой гостиной застала мистера Момпессона, а также миссис Первиенс, по виду очень респектабельную даму лет пятидесяти; она была близко знакома, судя по разговору, с множеством аристократических особ и выразила сожаление, что не удалось в тот вечер повидаться с леди Момпессон.

Поэтому я безбоязненно села в карету и отправилась в сады — сама по себе поездка тоже была для меня приключением. У ворот мы, как было заранее условлено, встретились с четвертым членом компании, молодым человеком, чьей фамилии я не знаю, слышала только, как мистер Момпессон называл его «Гарри». Одет он был довольно бедно, однако был красив и, как я вскоре обнаружила, очень умен и обаятелен.

Пока мистер Момпессон расплачивался у дверей, этот джентльмен проводил нас в сад. В продолжительных летних сумерках мы прогуливались по аллеям; беседовала я, естественно, в основном с миссис Первиенс, которая показалась мне женщиной со вкусом и модницей. Разговор джентльменов крутился, видимо, вокруг бильярда и скачек, если судить по доносившимся до меня отрывкам вроде: «такой-то и такой-то просадил полтыщи у Фишмангера» или «закусит ли кобылка удила».

Когда перешли к общему разговору, мне показалось, что мистер Момпессон старается говорить со мной любезно и уважительно, как с равной, и впервые я обнаружила в нем качества, какие раньше были незаметны.

Вечер был погожий, и мы час или два прогуливались, любуясь цветными фонариками среди листвы, фонтанами, новой косморамой и мавританской крепостью, и слушали оркестр, который играл на расписной полукруглой эстраде в центре сада. Нас окружали самые модные и элегантные представители высшего общества, и меня волновало, что я, как равная, смешалась с их толпой. В более поздние часы, однако, лучшие семейства стали уступать место совсем иным посетителям: лакеям, которые подражали своим хозяевам, подмастерьям, потихоньку улизнувшим со службы, служанкам с ухажерами. Думаю, мистер Момпессон заметил это, а также мое недовольство, потому что он предложил нам пообедать.

Миссис Первиенс охотно согласилась, но Гарри сказал:

— Я вроде бы не проголодался. Ну да, точно, я не голоден.

— Не беспокойся, Гарри. Я за все плачу. — Мистер Момпессон повел нас к закусочной. — Нет, прошу, Гарри, без протестов.

— У меня такого и в мыслях нет. — Гарри тоже улыбнулся. — Ибо ты делаешь благое дело, неустанно повышая свой кредит.

— Как так? Понижая, ты хотел сказать?

— Напротив. Залезать в долги — это все равно что копать фундамент для дома: чем глубже выкопаешь, тем выше можно возвести постройку. Хочешь узнать, кто глубже залез в долги, смотри, кто роскошнее живет.

— В этом есть доля правды, — заметила миссис Первиенс, когда мы рассаживались за одним из столиков с расписными тентами. Центр стола украшала элегантная ярусная ваза с редкими фруктами и цукатами, невдалеке оркестр из валторн и кларнетов играл французские вальсы.

Миссис Первиенс продолжала:

— Помню, как лорд Куонток добавил к Куонток-каслу бальную залу как раз перед тем, как ему пришлось бежать от кредиторов.

— Пользуясь твоей логикой, дружище, — обратился мистер Момпессон к своему спутнику, — я принял бы тебя за миллионера.

— Ну вот, Момпессон, — продолжал Гарри, улыбкой парируя замечание приятеля, — ты роешь яму с усердием ирландского землекопа. Задумывались ли вы, мисс Квиллиам, когда-нибудь о том, как тяжело приходится трудиться должнику, принадлежащему к светскому обществу? И все это из чистого альтруизма! Исключительно из жалости к кредиторам, ведь, пойдя ко дну, он увлек бы за собой не одну семью честных заимодавцев. Известно ли вам, мисс Квиллиам, что от сидящего перед вами Момпессона зависит счастье целого еврейского семейства?

— В этом бреде, Гарри, есть доля истины.

— В нем всегда есть истина, — прервал Гарри приятеля. — Подобно сказанному кем-то о Вергилии, я изрекаю свой бред с величественной миной.

— В самом деле, — заключил мистер Момпессон, — если бы истина была известна, мои кредиторы умоляли бы меня взять у них деньги.

— Именно! Это они за тебя зацепились, а не ты за них, как обычно думают. И, знаю, на тебе висит бремя — благополучие всех этих абрамчиков и ребекк. Не удивительно, что ты мне завидуешь: истинным спокойствием ума наслаждается только тот, у кого ничего нет.

— Если это так, то мое семейство скоро достигнет высшего блаженства.

— Фу, мистер Момпессон, — вмешалась миссис Первиенс, — такими вещами не шутят!

— Ничего не бойся, Момпессон, ведь всегда найдутся жадные дурни, готовые ссудить тебе еще. Разве не об этом самом говорил Гораций (или кто там еще из древних римлян): «Кредит долог, жизнь коротка»?

— Провалиться мне, если знаю. В школе в меня вбили начатки латыни, но в университете их безболезненно выдернули. Книжную премудрость и всяческие кропотливые труды я оставляю тебе.