Рассказ Найнив объяснял ее присутствие в Байрлоне, но ни в чем не убедил Ранда. Она по-прежнему продолжала уговоры, намереваясь забрать ребят обратно с собой.
— Что она вам сказала? — спросил Ранд. Несомненно, Морейн разобьет в пух и прах любой довод, но если найдется хоть один, который она упустила, лучше о нем знать.
— То же самое, только гораздо больше, — ответила Найнив. — И она хотела узнать о вас, мальчики. Чтобы понять, может ли она найти ответ, почему вы... привлекли подобное внимание, какое на вас обрушилось... так сказала она. — Найнив помолчала, искоса наблюдая за Рандом уголком глаза. — Она старалась не выдать этого, но больше всего ей хотелось узнать, не родился ли кто из вас за пределами Двуречья.
При этих словах лицо Ранда напряглось, как кожа, натянутая на барабан. Он умудрился хрипло хихикнуть.
— О странных же вещах она думает. Надеюсь, вы убедили ее, что мы все родом из Эмондова Луга.
— Разумеется, — сказала Найнив. Но ответила она с заминкой, в одно биение сердца, такой короткой, что если бы Ранд не был настороже, то он вполне мог ничего не заметить.
Юноша попытался что-нибудь сказать, но язык не слушался его. Она знает. В конце-то концов, она Мудрая, и кому, как не Мудрой, полагается знать все обо всех. Если она знает, значит, то был не горячечный бред. О, помоги мне Свет, отец!
— С тобой все в порядке? — спросила Найнив.
— Он сказал... сказал, что я... не его сын. Когда он бредил... в лихорадке. Он говорил, что нашел меня. Я думал, что это был просто...
В горле у Ранда запершило, и он замолчал.
— Ох, Ранд. — Она протянула руки и обхватила его лицо ладонями. Для этого ей пришлось привстать на цыпочки. — В лихорадке люди говорят странные вещи. Путано и неверно. Послушай меня. Тэм ал'Тор, когда был юношей не старше тебя, убежал на поиски приключений. Я даже помню, как он вернулся в Эмондов Луг — зрелый мужчина с рыжеволосой женой-чужестранкой и младенцем в пеленках. Я помню, с какой самозабвенной любовью и радостью Кари ал'Тор баюкала ребенка, какого я никогда раньше не видела ни у одной женщины с младенцем. Ее дитя, Ранд, ты. А теперь выпрямись и довольно глупить.
— Конечно, — произнес Ранд. Я был рожден не в Двуречье. — Конечно. — Может быть, у Тэма был бред от лихорадки, а может, младенца он нашел после битвы. — Почему вы ей не рассказали?
— До этого нет дела никакому чужаку.
— А остальные все родились в Двуречье?.. — Но, едва задав вопрос, Ранд мотнул головой. — Нет, не нужно отвечать. Это и не мое дело.
Однако хорошо бы знать, есть ли у Морейн особый к нему интерес, вдобавок к тому, который она питает ко всем парням вместе. Разве нет?
— Да, это не твое дело, — согласилась Найнив. — Это, может, не будет иметь ровным счетом никакого значения. Скорей всего, она просто ищет ощупью причину, почему эти твари гонятся за вами. За всеми вами.
Ранд криво ухмыльнулся:
— Значит, вы верите, что они преследуют нас.
Найнив сокрушенно покачала головой.
— С тех пор как ты ее встретил, ты, вне всяких сомнении, уже научился извращать смысл слов.
— Что вы собираетесь делать? — спросил Ранд. Найнив изучающе посмотрела на него — юноша твердо встретил ее взгляд.
— Сегодня я собираюсь принять ванну. Что до остального, то нам еще придется поразмыслить, правда?
Глава 17
СТОРОЖА И ОХОТНИКИ
Мудрая ушла, и Ранд направился в общую залу. Ему нужно было услышать людской смех, чтобы постараться выкинуть из головы сказанное Найнив и те неприятности, которым она могла стать причиной.
Зала и в самом деле оказалась набита битком, но никто не смеялся, хотя занят был каждый стул и каждая скамья и люди стояли вдоль стен. Том вновь давал представление, взобравшись на стол у дальней стены, его величественные жесты видны были каждому. Вновь звучала «Великая Охота за Рогом», но, разумеется, недовольных не нашлось. Имелось столько сказаний о каждом из Охотников, которых к тому же было не пересчитать, что два повествования никогда не были схожи. Полностью это сказание заняло бы у Тома семь вечеров, целую неделю. Единственный звук вплетался в мелодию арфы и голоса менестреля — потрескивание поленьев в каминах.
— ...В восемь сторон света скакали Охотники, к восьми столпам небес, где веют ветры времени и рок хватает, словно за прядь волос, великих и малых. И вот величайший из Охотников — Рогош из Талмура, Рогош Орлиный Глаз, прославленный при дворе Верховного Короля, боялись Рогоша даже на склонах Шайол Гул... — Охотники всегда представлялись могучими героями, все как один.
Ранд заприметил двух своих друзей и пристроился на краешке скамейки, втиснувшись рядом с Перрином. Плывущие в залу из кухни дразнящие запахи напомнили юноше о том, что он голоден, но даже те, перед кем на столе стояли тарелки, не обращали на еду внимания. Девушки, которым положено было прислуживать гостям, застыли в восторженном оцепенении, теребя передники и зачарованно глядя на менестреля, и, похоже, ни до кого иного никому дела не было. Лучше слушать, чем жевать, какой бы замечательной ни казалась стряпня.
— ...со дня ее рождения Темный пометил Блайс как свою любимицу, но не таковой была она — никакой не Друг Темного, Блайс из Матучина! Крепкая, как ясень, стояла она, гибкая, как ивовая ветвь, прекрасная, как роза. Золотоволосая Блайс. Готовая скорее умереть, чем сдаться. Но чу! Эхом катясь от городских башен, запели трубы, пронзительно и громко. О прибытии героя к ее двору возвестили герольды. Загрохотали барабаны, и грянули фанфары! Рогош Орлиный Глаз идет засвидетельствовать свое почтение...
«Сделка Рогоша Орлиного Глаза» подошла к концу, но Том остановился лишь для того, чтобы промочить горло кружечкой эля, а затем приступил к исполнению «Привала Лайана». За ним, в свою очередь, последовали «Падение Алетлориэла», «Меч Гайдала Кейна» и «Последняя Скачка Буада из Албайна». Вечер тянулся, паузы становились все дольше, и когда Том сменил арфу на флейту, всем стало ясно: на этот вечер сказания кончились. К Тому присоединились двое мужчин — с барабаном и украшенными чеканкой цимбалами, но сели они рядом со столом, на котором расположился менестрель.
При первых же тактах «Ветра, который качает иву» трое парней из Эмондова Луга дружно начали хлопать в ладоши, и не они одни. В Двуречье эту песню любили, и в Байрлоне, похоже, к ней тоже были неравнодушны. Тут и там разные голоса подхватывали слова, а если кто-то не попадал в лад, то соседи на него не шикали.
Любовь моя прошла, унесенная прочьветром, который качает иву,и весь край жестоко избит,ветром, который качает иву.
Но крепче к себе прижму я еев сердце и в памятии силой ее закалю свою душу,ее любовь согреет моего сердца струны,встану там, где когда-то мы пели,хоть холодный ветер качает иву.
Вторая песня была не столь грустной. На самом деле «Лишь одно ведро воды» по сравнению с прочими оказалось даже веселее обычного, что вполне могло быть замыслом менестреля. Народ бросился сдвигать столы, освобождая место для танцев, и вскоре стены уже вздрагивали от ритмичного притоптывания и царящей суматохи. После первого танца раздался радостный смех, и танцоры вернулись на скамейки, держась за бока, а на их место устремились новые желающие.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});