а бабушка в момент опускания ноги в горячую до предела воду хватала мою руку и сжимала ее своей железной рукой. Это утоляло ее страдания.
Ибо правильнее было бы говорить не «парить», а «шпарить», но, к удивлению и мамы, и моему, бабушка после сеанса обычно хромала бодро, и дня два-три после этого боли в ноге исчезали, будто их не было.
С той поры, когда и сегодня говорят «война» или даже «Великая Отечественная война», перед моими глазами прежде всего эта натуралистичная живопись: нога моей бабушки. Это не смешно. Не смейтесь, пожалуйста. Поверьте, это больно, очень больно, поверьте.
Канск, 22/X — 1941 г.
Моя дорогая Лидука! Ночи не сплю, думаю только о любимой Москве, о тебе, о Марике. Быть в полном неведении о судьбе близких очень мучительно. Ты совсем мало пишешь. Последнее письмо твое от 9/IX. Прошло уже 1 ½ м-ца, а что могло произойти у тебя за это время…
Единственное, на что я надеюсь, это что тебе удалось вызвать из Анапы маму с Мароником и вы все вместе выехали уже в Челябинск или в Свердловск. Но тогда почему же нет от тебя никаких вестей? Не случилось ли чего с тобой, моя родная. Смотри, береги себя, ты должна жить и быть здоровой для нас, для меня и сына. Я доволен тем, что ты так стойко и мужественно переносишь все, но мне страшно за тебя, за сынку, за всех родных. Ах, если б только мне быть с вами, я бы пошел защищать вас и родную Москву, родную Землю от лютых врагов. И если б пришлось умирать, то умер бы спокойно, с сознанием исполненного долга перед Родиной и перед семьей.
Облигации не вышлю, — я их сдал в Фонд обороны, — ты не будешь ведь возражать против этого? Я здоров, обо мне не волнуйся. При первой возможности, дай о себе знать. Как все родные? Как Самуил с семьей, как ребята, ушедшие на фронт?
Целую тебя крепко — твой Сема.
Мы еще обязательно будем вместе.
Сейчас же напиши мне все подробно. До свидания — Сема.
Эта маленькая открытка дорогого стоит.
«Облигации сдал в Фонд обороны».
Вдумаемся, сегодняшние!
Последние сбережения, заработанные еще на воле, пропащий зэк отдает на победу. И это после пыток, после чтения доносов на себя, после «экспертиз» и голодухи каждый день…
«Ты не будешь ведь возражать против этого?»
Хороший вопрос.
Я. Мама, ты возражала?
Мама. Нет, сынок.
Я. Папа, она не возражала.
И никто ни против чего не возражал.
15/I — 42 г. Москва.
Родной мой Семик! Страдаю, что ничего не знаю о тебе, как здоровье, жив ли? От мамы стала получать письма, одно послала тебе на днях. Последняя открытка от 25/XII — пишет, что здоровы. Марик замечательный сын, уже знает все буквы, складывает из кубиков слова, очень подвижный. Устраивала она ему елочку. Была она с ним у врача, признал увеличение железок, весит 15 кг 300 гр, рост 101 см. За лето вырос на 4 см. Очень скучает по мне, часто вспоминает. Прислал еще открытку и дяде Самуилу, — он его любит.
Волока контужен и поэтому демобилизован на 1 год. Ничего не слышно о Николае Ар. — наверное, погиб. Это большое горе для нас всех, — у Майки трое детей. Остальные все родичи живы и здоровы, но все живут вне Москвы. Я чувствую себя сейчас куда лучше, воспряла духом. Знаю, что сыник наш в безопасном месте, хотя мама писала, что и им приходится переживать то, что и мне раньше в Москве. Но самое главное то, что гонят всех гадов везде с нашей территории. Рада успехам нашим на фронтах. Я тоже вношу скромную долю своим трудом на окончательный разгром гитлеровской банды, — работаю на оборону. К весне, возможно, устроюсь по своей специальности, а пока работаю рабочей. Мама тоже чинит белье для Кр. Арм.
Целую крепко.
Твоя Лика.
На днях вышлю тебе деньги — последнее время было трудно.
Лида.
Эта мамина открытка фиксирует самое страшное, что несет война.
Контуженный Волока — это мой дядя Володя Тиматков — добрейший, умнейший, тишайший человек. Любил, как и мой отец, попеть в застолье. И они даже не раз это делали дуэтом на московских вечеринках до 35-го года.
Николай Ар. — это дядя Коля Арутюнов, погибший, пропавший без вести в первые месяцы войны. Спасибо товарищу Сталину за его государственный и полководческий гений — благодаря ему начало войны было вчистую проиграно…
Поэтому реплика об «успехах наших на фронтах» и о том, что «гонят всех гадов везде с нашей территории» есть выдавание желаемого за действительное, но посылать зэку другую информацию — значило бы делать из него еще и немецкого шпиона.
«Пока работаю рабочей». Это «пока» длилось около года — с момента паники в Москве (октября), когда разрушились службы и места работы. Мама вкалывала «на свободе», занимаясь тяжелым физическим трудом. Но не потому, что ей хотелось ТАК помогать фронту, а потому, что она была женой «врага народа» и ее отделы кадров на другую работу не принимали. Бдительность прежде всего! И к тому же… Святое дело — оборона Москвы.
Н. Пойма, Красноярск, кр. — 15/1 — 1942 г.
Моя дорогая Лидука! 3 ½ м-ца я не имею от тебя никаких известии, не знаю, что и думать. Жива ли ты, здорова? Страшно подумать, что с тобой могло что-то случиться плохое. Моя любимая женушка! Очень прошу тебя не забывать писать мне возможно чаще, — для меня это будет единственной поддержкой. Покоя не дает мне судьба нашего сына и мамы А.Д. Где они, что с ними? Удалось ли им выехать из Анапы и куда?
Прошу тебя, моя мордуля, если будет возможность, выехать вместе с сыном и мамой поближе сюда, на Урал или в Сибирь… И для меня это будет легче, т. к. из этих мест лучше идет почта и принимают посылки. Моя дорогая! много бодрости придают сообщения о победах нашей Красной Армии над проклятыми фашистами. Хочется, чтобы их поскорее разгромили и уничтожили начисто. И мы тогда, может быть, скорее увидимся и будем вместе. Обо мне не беспокойся. С 1/XII я нахожусь на новом месте, работаю бухгалтером по х-расчету, возможно перейду на этих днях на плановую работу, если прибудут бухгалтера Здоровье несколько улучшилось, стал чувствовать себя крепче. Решил вновь обратиться с жалобой и