Майя подождала минуту, потом прошептала его имя, и он ответил ей, не поворачивая головы:
— Нам с тобой теперь не о чем говорить. То, что было, прошло. Будет лучше, если ты сейчас уйдешь. Лучше, чтобы никто тебя здесь не видел.
Майя почувствовала, как побледнела.
— Но ты должен рассказать о нас, Альдо. Меня нельзя продать хиджрам. Ты не представляешь, что они со мной сделают. Ты должен рассказать о том, что было между нами.
Наконец Джеральдо поднял голову, и на его красивых губах мелькнула улыбка.
— Теперь я все понимаю, — сказал он. — Ты играла со мной. Ты планировала это с самого начала, не правда ли? Ты собиралась использовать наши удовольствия в своих целях.
— Разве ты не делал то же самое?
Джеральдо фыркнул:
— Скажи им сама. Я ничего говорить не собираюсь.
Он вернулся к своему мечу.
— Но ты должен им сказать. Они мне не поверят.
— Ты права. Они тебе не поверят. А без моего подтверждения получится, будто ничего не произошло. О, не притворяйся такой невинной. Ты получила то, что заслужила.
— Альдо, прошу тебя!
— Побереги слезы. Я уверен, что они у тебя появляются и исчезают, как только ты этого захочешь. В отличие от тебя, моя дорогая, я совсем не желаю болезненной смерти, — он улыбнулся, но не посмотрел на нее. — И вообще, какая разница? Может, мусульманин испытал бы отвращение, узнав, что я проникал в тебя, или даже индус. Но какое дело евнуху? Разве они не считаются даже ниже фарангов? Кроме того, я думаю, у них на тебя другие виды.
Майя похолодела.
— Какие?
— Та твоя коробка с мечом внутри. Откуда у профессиональной танцовщицы, девадаси, меч фарангов, который стоит целый лак? Невольно задумываешься. А еще есть тот мешочек, отсутствующий мешочек, который ты отдала Да Гаме. Интересно, что в нем хранится? Предполагаю, что и евнухи об этом задумываются. Об этих вещах, о том, что еще может тебе принадлежать. И о том, что еще ты можешь знать, — губы Альдо растянулись в улыбку, но глаза оставались холодными. — Выглядишь ты не очень хорошо. Хочешь подышать воздухом?
— Но у меня больше его нет… — прошептала она.
— Да, я знаю. Ты отдала его Да Гаме, дорогому надежному Да Гаме, всеобщему дяде, всеобщему другу, — Джеральдо фыркнул. — Будь осторожна, моя сладкая. Не доверяй кому попало. Разве никто никогда не предупреждал тебя об осторожности?
Не осознавая, что делает, Майя вылетела из комнаты Альдо. Она пробежала половину двора и только тогда остановилась, сжала голову руками и заплакала. Ей каким-то образом удалось добраться до женской половины. Там она ворвалась в комнату Люсинды, рухнула рядом с ней и разрыдалась. Люсинда обняла ее и спросила, что случилось, но Майя не ответила.
Она спала на ковре рядом с кроватью Люсинды. Ни одна из женщин не отдохнула… Они всю ночь ворочались, боясь возможных снов.
На следующее утро Майя помогла Люсинде зашнуровать новый корсет и надеть тяжелую, пышную юбку, которую прислал Викторио.
— Вот так одеваются бедные женщины, — пояснила ей Люсинда. — Они не могут позволить себе плотный шелк для юбок на обручах и китовый ус. Вместо этого они заполняют выемки кусочками тряпок.
— Но разница едва ли заметна, — солгала Майя.
Лицо Люсинды, как и лицо Майи, ничего не выражало. Ее голова была заполнена мыслями, но она ушла в себя, и поэтому мысли не отражались на лице.
Одевшись, Люсинда достала из маленького сундучка, стоявшего ярдом с кроватью, серебряную коробочку и открыла крышку.
— Хочешь? — спросила она Майю и протянула ей мышьяк.
— Откуда у тебя это? — поинтересовалась Майя. — И почему ты предлагаешь мне дравану?
Люсинда удивленно посмотрела на подругу.
— Это мышьяк, который используется для отбеливания и очищения кожи. А что такое дравана, сестра?
— Ты не знаешь? Это средство для страсти, чтобы совокупление приносило больше удовольствия. Твой кузен предлагал мне то же самое.
— Не может быть! — воскликнула Люсинда.
— Может. Выглядело то средство точно так же. И точно так же пахло, как чеснок. От него у меня только закружилась голова. Твой кузен сказал, что я мало приняла, но я не хотела больше.
У Люсинды округлились глаза.
— Ты правильно сделала. Это яд, про который я тебе говорила. От малого количества бледнеешь. А от слишком большого…
Лицо Майи стало серьезным.
— Дай мне немножко.
Люсинда протянула коробочку.
— Нужно совсем чуть-чуть, на язык.
— Нет! — у Майи загорелись глаза. — Дай мне, сколько обещала. Достаточно, чтобы убить.
Люсинда подумывала, не отказать ли ей. Не спросить ли, что собирается сделать Майя? По она уже и так знала, знала по горящим глазам Майи, неотрывно смотревшей на нее. Собственные мысли Люсинды тоже были мрачными. Иметь мышьяк — значит иметь власть, быть способной распоряжаться своей судьбой. Мышьяк давал свободу, хотя и самый трудный вид освобождения. И она обещала Майе, в конце концов.
— Принеси кусочек ткани, — наконец сказала Люсинда.
Майя нашла небольшой шелковый носовой платок, и Люсинда выложила на него половину мышьяка. Она осторожно вытерла пальцы краем носового платка, а потом завязала уголки и передала узелок Майе.
Тут Люсинда увидела, что у нее на пальце осталось несколько маленьких красных точек. Она протянула руку и коснулась кончиком пальца губ Майи, затем собственных.
— Теперь мы на самом деле сестры, — сказала она.
* * *
На следующее утро Люсинда увидела Патана во дворе седлающим коня. Она не могла сдержаться и поспешила к нему. Заметив ее, он резко подтянул подпругу. Он злился. Она видела, как меняется его лицо по мере ее приближения. Глаза потускнели, рот принял жесткие очертания. Патан напрягся, словно солдат, вытягивающийся по стойке смирно. В целом он казался сдержанным, холодным и надменным, как во время их первой встречи в Гоа.
«Что случилось с моим Мунной?» — кричал голос у нее в сердце. Но тяжесть юбок и тугой корсет шептали ответ: Люси тоже исчезла.
Однако, несмотря ни на что, он встретился с ней взглядом и не отводил глаз, пока она не оказалась рядом.
— Ты уезжаешь? — ее голос прозвучал резче, чем ей хотелось бы.
— Ты же знаешь о моих планах. Я вернусь завтра вечером с паланкинами и лошадьми. Ты же все это слышала вчера вечером, не правда ли?
— Я думала, что ты со мной попрощаешься.
Ей стало не по себе от его холодности. Несколько футов между ними казались Люсинде пропастью. Глядя в его лицо, она вспоминала влажность и податливость его губ, касающихся ее собственных, и прикосновение его длинных пальцев к голой коже у нее на талии. Она вспоминала, как неожиданно скользил его язык, и отвернулась.