наш и вроде не наш! Если наш, то почему он в погонах? Если не наш, то с какой стати он выступает перед нами в качестве представителя советского командования?
Нет ничего странного в этих сомнениях, колебаниях. Дело-то ведь в том, что мы не были психологически подготовлены к этому зрелищу. Кто когда мог подумать, что в Советских вооруженных силах введут погоны?[1011] Помню, в 38‐м году меня чуть-чуть не разорвали на куски друзья-командиры, когда в товарищеской беседе я высказал предположение, что через несколько лет в Красной армии будут носить погоны.
Долго мы, разинув рты, глядели на майора. А он в это самое время молча смотрел на труп. Потом, махнув рукой, сел в кабинку. И когда машина уже тронулась, он высунулся из окошка и крикнул:
— Завтра в полдень через мост к нам!
В 15‐00 строят на плацу, рассчитывают, разбивают на сотни. Командуют всем суетливые американцы. Им помогают молчаливые британцы в беретах цвета хаки.
По рядам прошел слушок, встревоживший репатриантов. Пошли негромкие разговоры да перешептывания. И вдруг кто-то бухнул, будто молотом ударил по наковальне:
— Бросай, хлопцы, барахло! Ведь нам идти два километра.
— Врешь!
— Клянусь! Меньше двух не будет. А может, и с гаком.
— Как же быть, ребята? Больно уж далеко. Сами не дойдем и барахла не доволокем.
В самом деле, нелегко пройти два километра, когда ты, как ишак, обвешан чемоданами, ранцами, рюкзаками. Неподъемный груз прямо-таки придавливает тебя к земле, а расстаться с ним как-то жалко. Вот и стоишь, качаешься, чуть с ног не валишься.
Не все, правда. Есть и такие, что спокойно и деловито перетряхивают чемоданы. Вижу, как под ноги им падают продукты, носки, белье, сапоги, плащи, ботинки и другие малоценные вещи. Через две минуты огромный плац, как сыпью, покрывается кучками, составленными из спикированного нами в Западной Германии барахлишка.
Но вот команда подана, и многотысячная колонна тронулась. Идем не спеша, согнувшись в три погибели под тяжестью груза. Во главе каждой сотни шагает томми с автоматом на ремне. А сотен этих немало, почитай, три-четыре десятка наберется.
Идем по разбитым улицам западного Магдебурга, а навстречу нам движутся французы с трехцветными флажками в руках. Размахивая ими, они весело приветствуют нас по-русски. Мы отвечаем по-французски.
— Стой! — проносится по рядам. — Перекур.
Стали. Короткий привал. Возле нас — пятиэтажный корпус. Все его окна настежь. Из проемов торчат головы сынов Альбиона. Рты плотно закрыты, но в глазах у британцев — затаенная усмешка. Чувствуется, что они приготовились к какому-то забавному зрелищу. И вот из окон казармы штука за штукой полетели вниз сигареты. Ястребками набрасываются на них экс-пленяги, сбивая друг друга с ног. И пошла потеха: в воздухе кружатся «честерфильды», а на тротуаре сталкиваются лбами репатрианты, чающие во что бы то ни стало ухватить английское зелье. А томми того только и надо: они хохочут, ржут, ну и прямо-таки помирают со смеху.
Я гляжу со стороны на этот спектакль, но мне совсем не смешно. Наоборот, я заражаюсь досадой и гневом. Ей-богу, не могу понять, что побуждает моих милейших коллег с таким азартом набрасываться на сигареты и тем самым забавлять скучающих британцев. Неужели не стыдно из‐за какого-то «честерфильда» паясничать перед томми? Понять это тем более трудно, что у каждого из экс-пленяг quantum satis сигарет и всякого прочего курева.
Я до такой степени распаляюсь гневом, что, когда Володя Марченко протягивает мне пять сигарет (чуть ли не половину своего улова), резко отвожу его руку и, не сдерживая себя, кричу:
— Как не стыдно, Володя! Разве мы такие уж несчастные, чтобы за грошовые сигареты ломать петрушку на потеху ами и томми?
Володя смущен. Он отходит в сторону, даже не пытаясь оправдываться.
Снова строимся по сотням и продолжаем движение к Эльбе. Поворот направо, потом налево, и вот, наконец, мост. Перед ним арка, а на ней герб СССР. Вдали, на другом конце моста, протянуто широкое полотнище с аршинными буквами «Добро пожаловать, дорогие соотечественники и соотечественницы!». Перед аркой — лавочка, а на ней группа советских офицеров. Проходим мимо них четким парадным шагом, равняясь налево.
— Военнопленные?
— Так точно, товарищ полковник, военнопленные!
Впереди, на левом фланге, шагает Катя. Это единственная женщина в нашей сотне.
— Вы тоже военнопленная? — спрашивает ее молодой капитан.
— Да, я военфельдшер первого ранга.
— Откуда?
— Из Москвы.
— Из какого района?
— Бауманского.
— Вот как? Значит, мы земляки. А помните кино «3‐й Интернационал»[1012]?
— Конечно, помню. Ну что он, цел?
— Цел.
— Скажите, Москва сильно пострадала?
— Нет, не сильно. Москва такая же красавица.
Идем по качающимся доскам моста. Часовые на понтонах приветствуют нас:
— Здравствуйте, товарищи!
За мостом видим группу офицеров и солдат, регулирующих движение колонны. Они то и дело выкрикивают:
— Военнопленные, направо в сквер!
— Цивильные, налево в приемник!
— Больные и раненые, в санчасть!
— Женщины и дети, в приемник!
Тут не обошлось без душераздирающей сценки. Дело в том, что Нина и Валя, которых мы посадили в Тевтобургском лесу в свой вагон, не хотели уходить от нас. А когда два сержанта взяли их за руки, чтобы вывести из наших рядов, ребята стали вырываться, реветь благим матом, кусаться.
— Оставьте их нам, — взмолились мы, — жалко смотреть, как они надрываются.
— Нельзя, — ответил полковник. — Вас мы сейчас отправим в казармы. А что там делать ребятам? Им гораздо лучше будет в детском саду. Можете не беспокоиться, советское правительство позаботится о них.
Делать нечего, пришлось проститься с Ниной и Валей.
Я тоже пошел в сквер, хотя мог бы отправиться в санчасть. Но у меня свои мотивы: хочу пройти пешком все расстояние до казарм, чтобы проверить свои физические силы и способности.
В сквере нас ждали старший лейтенант, лейтенант, старшина и сержант. Их первое обращение к нам — призыв освобождаться от вещей.
— Разгружайтесь, ребята, бросайте свое барахло! Вот приведем вас в лагерь, переоденем в военную форму и отберем все вещи. Так на кой черт тащить на себе то, что все равно придется бросить в конце нашего похода? Ведь идти нам более 100 километров.
Резонное замечание. Ребята вняли ему и начали разгружаться. Через две-три минуты нельзя было узнать сквера. Пышнокудрые липы, словно новогодние елки, склонили свои ветви под тяжестью… Нет, не хлопушек и не игрушек, а вполне добротных носильных вещей. Да-да, все деревья были обвешаны шелковыми сорочками, костюмами, плащами, пальто, дамскими платьями. И всюду, куда ни глянь, валялись ботинки, сапоги, носки и прочее барахло.
Когда разгрузка закончилась, старший лейтенант приступил к формированию батальона.