Читать интересную книгу Закат и падение Римской Империи. Том 2 - Эдвард Гиббон

Никейского символа веры. Ариане еще находили нужным прикрывать свои настоящие мысли и намерения двусмысленными выражениями, но православные епископы, опиравшиеся на сочувствие народа и на декреты вселенского собора, настаивали при всяком удобном случае, и в особенности в Милане, на том, что их противники должны очистить себя от подозрений в ереси, прежде чем позволят себе судить о поведении великого Афанасия.

Но голос рассудка (если рассудок действительно был на стороне Афанасия) был заглушен криками крамольного и продажного большинства, и соборы Арелатский и Миланский были распущены только после того, как александрийский архиепископ был торжественно осужден и низложен приговором как восточной, так и западной церкви. От епископов, которые были в оппозиции, потребовали, чтобы они подписались под приговором и присоединились к одному вероисповеданию с внушавшими им недоверие вождями противной партии. Правительственные гонцы развозили отсутствующим епископам формулу для изъявления согласия, а те, которые не хотели подчинить свои личные мнения вдохновенной мудрости соборов Арелатского и Миланского, немедленно отправлялись в ссылку по приказанию императора, который делал вид, будто приводит в исполнение декреты кафолической церкви. Между теми прелатами, которые принадлежали к почтенной кучке изгнанников, заслуживают особенного упоминания Либерий Римский, Озий Кордовский, Павлин Трирский, Донисий Миланский, Евсевий Верчеллийский, Люцифер Кальярийский и Гиларий, епископ города Пуатье. Высокое положение Либерия, заведовавшего столицей империи, и как личные достоинства, так и многолетняя опытность почтенного Озия, пользовавшегося особым расположением Константина Великого и бывшего главным деятелем при составлении Никейского символа веры, ставили этих прелатов во главе латинской церкви, а их покорность или сопротивление, вероятно, заставили бы и большинство епископов последовать их примеру. Но неоднократные попытки императора подкупить или застращать епископов Римского и Кордовского оставались некоторое время бесплодными. Испанский прелат объявил, что он готов пострадать при Констанции так же, как он пострадал за шестьдесят лет перед тем при его деде Максимиане. Римский прелат защищал в присутствии своего государя невинность Афанасия и свободу своих собственных мнений. Когда его сослали в Берею, во Фракию, он отослал назад значительную сумму денег, которая была ему предложена для покрытия путевых издержек, и оскорбил миланский двор высокомерным замечанием, что это золото может понадобиться императору и его евнухам для уплат солдатам и епископам. В конце концов твердость Либерия и Озия не устояла против неудобств ссылки и ареста. Римский епископ купил свое возвращение из ссылки некоторыми преступными уступками и впоследствии загладил свою вину благовременным раскаянием. Убеждения и насилие были употреблены в дело для того, чтобы вынудить письменное согласие от престарелого епископа Кордовского, силы которого уже были надорваны, а умственные способности, быть может, уже ослабели под бременем прожитых им ста лет, а наглое торжество ариан раздражило некоторых членов православной партии до того, что они отнеслись с бесчеловечной строгостью к личности или, вернее, к памяти несчастного старца, успевшего в былое время оказать важные услуги христианству.

Нравственное падение Либерия и Озия придало еще более блеска твердости тех епископов, которые с непоколебимой преданностью оставались верными Афанасию и религиозной истине. Изобретательная злоба их врагов лишила их наслаждения взаимными утешениями и советами, разослала этих знаменитых изгнанников по отдаленным провинциям и постаралась выбрать для их пребывания самые негостеприимные местности, какие только можно было отыскать в обширной империи. Однако они скоро узнали по опыту, что степи Ливии и самые дикие места Каппадокии менее негостеприимны, чем те города, в которых арианские епископы могли, ничем не стесняясь, удовлетворять изысканную мстительность богословской злобы. Они находили для себя утешение в сознании своей правоты, в своей независимости, в одобрении, посещениях, письмах и щедрых подаяниях своих приверженцев и в скоро дошедших до их сведения внутренних раздорах между противниками Никейского символа веры. Констанций был так шаток и причудлив в своих мнениях и так легко оскорблялся малейшим уклонением от его воображаемого мерила христианской истины, что преследовал с одинаковым усердием и тех, кто защищал единосущность, и тех, кто вступался за подобносущность, и тех, кто не признавал подобия в Сыне Божием. Три епископа, низложенные и сосланные за эти противоположные мнения, могли бы встретиться в одном и том же месте ссылки и, смотря по

своему характеру, или скорбеть, или насмехаться над слепым фанатизмом своих антагонистов, обрекших себя на страдания, за которые они никогда не будут вознаграждены счастием в будущей жизни.

Опала и ссылка православных епископов западной церкви были лишь приготовлением к тому, чтоб окончательно погубить самого Афанасия. В течение двадцати шести месяцев императорский двор втайне прибегал к самым коварным уловкам, чтоб удалить его из Александрии и лишить его тех денежных средств, которые давали ему возможность приобретать популярность своими щедрыми подаяниями. Но когда покинутый и осужденный латинскою церковью египетский архиепископ лишился всякой денежной помощи извне, Констанций командировал двух своих секретарей со словесным поручением передать и привести в исполнение распоряжение о его ссылке. Так как справедливость этого решения была публично признана всей партией, то императора могли удержать от выдачи письменного приказания лишь неуверенность в исходе этого дела и сознание опасности, которой он мог бы подвергнуть второй по значению город и самую плодородную провинцию империи в том случае, если бы народ настаивал на своей решимости защищать с оружием в руках невинность своего духовного пастыря. Эта чрезвычайная осторожность доставила Афанасию благовидный предлог для того, чтобы почтительно оспаривать достоверность приказания, которое он не мог согласить ни со справедливостью, ни с прежними заявлениями своего всемилостивейшего государя. Египетские гражданские власти не могли склонить его путем убеждения к отречению от епископского звания и не были в состоянии принудить его к тому силой; поэтому они нашлись вынужденными заключить с народными вожаками Александрии договор, которым было условлено, что все мероприятия и враждебные действия будут приостановлены до тех пор, пока воля императора не будет выражена более ясным образом. Обманутые этой притворной умеренностью, католики предались неосновательной и пагубной беззаботности, а между тем легионы Верхнего Египта и Ливии, исполняя данные втайне приказания, приближались усиленными маршами для осады или, скорее, для взятия врасплох столицы, привыкшей к восстаниям и одушевленной религиозным фанатизмом. Положение Александрии между морем с одной стороны и озером Мареотидой с другой благоприятствовало приближению и высадке войск, которые проникли внутрь города прежде, нежели можно было принять какие-либо меры, чтобы запереть ворота или занять важные оборонительные посты. В полночь, ровно через двадцать три дня после подписания упомянутого договора, египетский герцог Сириан во главе пяти тысяч солдат, вооруженных как бы для приступа, неожиданно окружил церковь св. Феона, в которой архиепископ совершал вместе с некоторыми членами духовенства ночное богослужение в присутствии народа. Двери священного здания не устояли против стремительности нападения, которое сопровождалось всем, что есть самого отвратительного в свалке и кровопролитии; но тела убитых и обломки оружия оказались на следующий день в руках католиков как неоспоримое доказательство того, что попытка Сириана могла считаться скорее за удачное вторжение, чем за полную победу. Другие церкви были осквернены такими же насилиями, и в течение по крайней мере четырех месяцев Александрия выносила оскорбления от бесчинной армии, которую подстрекало духовенство противной партии. Многие из верующих лишились жизни и были бы достойны названия мучеников, если бы их смерть не была вызвана их поведением и если бы она осталась без отмщения; епископы и пресвитеры подверглись самым жестоким и позорным насилиям; священных девственниц раздевали донага, били плетьми и насиловали; дома богатых граждан были ограблены, а прикрывавшиеся личиной религиозного усердия сластолюбие, корыстолюбие и личная ненависть не только доставляли себе безнаказанно полное удовлетворение, но даже встречали одобрение. Александрийские язычники, все еще составлявшие многочисленную партию недовольных, без труда согласились покинуть епископа, которого они и уважали, и боялись. Ожидание особых милостей и опасение навлечь на себя наказания, ожидавшие всех бунтовщиков, заставили их обещать свою поддержку знаменитому Георгию Каппадо- кийскому, назначенному в преемники Афанасия. Этот узурпатор, получив посвящение от арианского собора, был посажен на епископский трон Севастианом, который был назначен египетским графом именно для исполнения этого важного поручения. Как в приобретении власти, так и в пользовании ею тиран Георгий не обращал никакого внимания на требования религии, справедливости и человеколюбия, и такие же сцены насилия и скандала, с какими познакомилась столица, повторились более чем в девяноста городах Египта, служивших резиденциями для епископов.