Читать интересную книгу Журнал Наш Современник №5 (2002) - Журнал Наш Современник

Автор изучил колоссальный объем информации, в том числе практически все доступные материалы Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ) по избранной теме, большая часть которых впервые вводится в научный оборот. Вместе с тем Г. В. Костырченко прекрасно знаком с российской и зарубежной историографией, уже опубликованными документами, мемуарами, периодикой 1920 — начала 1950-х годов. Многочислен­ные беседы автора с современниками событий дали материал для оживления научного труда бытовавшими в исследуемый период шутками, присловьями, крылатыми выражениями (такими, например, как: “Чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом”). Монография снабжена необходимым справочно-научным аппаратом. Так, составленный автором “Именной указатель” насчитывает более двух тысяч имен.

Автор не считает, что в первые годы советской власти в политике больше­вистского руководства можно было бы обнаружить какие-то элементы антисеми­тизма, но чтобы понятнее были предпосылки национальной политики в 1930 — 1950-е годы, начинает свой анализ даже не с 20-х годов, а с дореволюционной эпохи. Первая из пяти глав называется “Решение “еврейского вопроса” при царях и большевиках”.

Следует отметить, что исследование Г. В. Костырченко вышло почти одно­временно с первым томом книги А. И. Солженицына “Двести лет вместе (1795—1995)”, посвященным русско-еврейским отношениям в дореволюционной России. Подход, методы сбора и анализа материала у писателя совсем не такие, как у профессионального историка. Что же касается выводов, то в чем-то они совпадают, но в одном важном пункте расходятся: в отличие от Г. В. Костырченко, А. И. Солженицын не считает, что царское правительство проводило политику государственного антисемитизма. Для Г. В. Костырченко тезис о государственном антисемитизме царского правительства самоочевиден, не требует особых доказательств; можно было бы с ним поспорить, хотя сложная и дискуссионная проблема оценки политики по отношению к евреям, проводившейся в России до 1917 года, находится вне пределов хронологических рамок исследования. Хотелось бы отметить, что сам автор определяет антисемитизм как “комплекс убеждений и действий, направленных против евреев как этноса”. В Российской же империи все существовавшие ограничения (вроде “черты оседлости”) распространялись только на иудеев, переход в православие автоматически полностью уравнивал евреев с другими подданными. Поэтому, на мой взгляд, точнее было бы назвать политику, проводившуюся в России в XIX — начале XX вв., не антисемитской, а антииудаистской; такая поправка представляется весьма существенной. Хочется отметить, что по всему тексту книги разбросана масса замечаний, свидетельствующих о прекрасном знании Г. В. Костырченко различных аспектов “еврейского вопроса” на протяжении всей истории пребывания этого народа в России; так, мне показалось любопытной ссылка автора на то, что в 1850 году Николаем I действительно была введена должность “ученого еврея при губернаторе”.

Касаясь самых первых лет власти большевиков, историк обоснованно пишет, что эта власть руками “маргинальных местечковых жителей”, “порвавших с еврейством ради химеры пролетарского интернационализма”, “чуждых русской культуре, языку, национальному быту”, “бесцеремонно расправлялась с ... национальными святынями и традициями”. Надо сказать, что на особом положении в годы революции и гражданской войны находились не только евреи, но и, скажем, латыши и китайцы.

Г. В. Костырченко приводит весьма интересные данные, свидетельствующие о чрезвычайно высокой социальной мобильности евреев сразу после революции; например, среди слушателей Коммунистического университета им. Артёма в тогдашней столице Украины в 1923 году насчитывалось евреев — 41%, украинцев — 23%. Естественно, это не могло не вызвать вполне определенных настроений у населения, поэтому с середины 1920-х годов на Украине стала проводиться политика “украинизации”. Сходные процессы возникали и на других территориях страны. Однако вплоть до середины 1930-х годов попытки “коренизации кадров” оставались эпизодическими и мало что меняли.

В ряде отношений проводившаяся в 1920 — начале 1930-х годов политика была направлена против национальной культуры всех народов СССР, включая еврейский. Синагоги закрывались так же, как и православные храмы, мечети, костелы, молельные дома. Предпринималась попытка создать нового человека, лишенного любых национальных корней; участвовавшие в ее проведении — и русские, и евреи, и латыши, и украинцы — отказывались от собственной нацио­нальной культуры, пытаясь создать взамен некую вненациональную. Случилось так, что такая политика связывалась, прежде всего, с именем Л. Троцкого, хотя, скажем, для разрушения исторической памяти русского народа историк М. Н. Покровский сделал отнюдь не меньше любого латыша или еврея.

Бесспорен имевший место в 1930-е годы отказ от идеологии, ставившей во главу угла “мировую революцию” и революционный космополитизм, тогда постепенно осуществлялся переход к новой идеологии, шла идеологическая мутация режима. Ее характерной чертой стало использование традиционной знаково-символической системы народов СССР, прежде всего — русского. Время, когда слова “родина”, “отечество” и “патриотизм” подвергались револю­цион­ному остракизму, завершилось не позднее 1934 года. Те, кто отказывался признавать историческое величие России, объявлялись врагами — независимо от их национальной принадлежности. Так, в “глумлении над русским народом” был обвинен Н. И. Бухарин; аналогичные обвинения предъявлялись Д. Бедному. Должны были пострадать и не успевшие перестроиться евреи — “проводники троцкистско-бухаринской линии”. Те же, кто безоговорочно стал на сторону Сталина (взять хотя бы столь разные фигуры, как Л. Каганович и И. Эренбург), продолжали пользоваться всеми милостями власти; политика “кнута и пряника” была строго селективна, причем отбор шел по идеологическому, а не нацио­нальному признаку.

Достоинство автора книги — в умении ставить вопросы, видеть проблемы и парадоксы. Одна из таких проблем — очевидное отсутствие предпосылок анти­семи­тизма в идеологии марксизма (в любой его интерпретации). Это принци­пиально отличало СССР от нацистской Германии.

Peпpeccиям в СССР подвергались все, причем, как пишет Г. В. Костырченко, в 1937—1939 годах из арестованных чаще других казнили не евреев, а греков и финнов. И далее автор продолжает: “В трагической череде уничтожавшихся нацменьшинств евреи занимали тогда одно из последних мест. Всего в 1937—1938 годах их было арестовано НКВД 29 тысяч, что составляло прибли­зительно 1% от общей численности этого нацменьшинства (такой же процент репрессиро­ванных был характерен для русских, украинцев и других основных народов СССР)”.

Автор считает, что “вызревание официального антисемитизма” (так называется вторая глава) относится к концу 1930-х годов. Доказывая, что “переход к негласной поли-тике государственного антисемитизма” имел место, во всяком случае, не позднее мая 1939 года, исследователь приводит воспоминания В. М. Молотова: “Когда сняли Литвинова и я пришел на иностранные дела, Сталин сказал мне: “Убери из наркомата евреев!” ...Дело в том, что евреи составляли там абсолютное большинство в руководстве и среди послов”. Отметим, однако, что “чистку” НКВД в 1939 году можно объяснить и другими причинами, помимо антисемитизма как такового.

Интересен следующий факт, приводимый в монографии: на начало 1939 года из каждой тысячи евреев высшее образование имели 57 человек, а из тысячи русских — 6, почти в 10 раз меньше. По-видимому, такая политика в области высшего образования несовместима с государственным антисемитизмом. Но и позже при формировании студенчества государственный антисемитизм (если он был) проявлялся как-то странно: в 1941 году количество еврейской молодежи среди выпускников физфака МГУ составляло 74%, а в 1942 году — даже 98% (правда, Г. В. Костырченко высказывает сомнения по поводу последнего показателя, полагая его несколько завышенным).

В третьей главе (“Холодная война, власть, пропаганда”) анализируются послевоенные интриги номенклатурной элиты. Автор прослеживает процесс вызревания “романтики русофильства” в Ленинграде, что закончится “ленин­градским делом”, по которому будут расстреляны Н. А. Вознесенский, А. А. Куз­нецов и другие. Таким образом, историк подчеркивает, что жестоко наказывалась попытка возрождения любого национального самосознания — в том числе и русского.

В работе прекрасно показано, как на государственную политику по еврейскому вопросу влияли аппаратные интриги. Так, “усиление позиций группы Маленков — Щербаков — Александров почти всегда означало ужесточение антиеврейских кадровых чисток. А когда в фаворе оказывались Жданов и те, кто за ним стоял, то наблюдалось частичное свертывание этих акций”.