— Сын мой Алаган, ты не хочешь сделать Намэгинидуг своей женой из-за того, что она не верит в Творца?
— Все в точности так, отец мой и государь.
— Дочь моя Намэгинидуг, дорожишь ли ты своей верой настолько, чтобы она помешала тебе стать женой шорника Алагана?
— Я… отец мой… я… отец мой и государь… я… хоть завтра. Верю я в Творца. Моя старая вера мне не нужна… Хоть завтра я ее… я ее… переменю… — тут она всхлипнула, но рыданий на волю не пустила. — И женой его… моего… Алагана моего… стану… по обряду земли Алларуад… пожалуйста»… хоть завтра», хоть сегодня… я…
— Помолчи. — Бал-Гаммаст вновь обратился к шорнику. — А ты, сын мой, видишь ли теперь, как исчезло препятствие, вас разъединявшее?
— Все равно… отец мой… и государь… Обычай наш уж больно несходен.
— Она была тебе помощницей в доме. Восходила на твое ложе и принесла тебе сына. Ты хочешь отказаться от нее, но из дома своего не прогнал. Ты назвал ее хорошей женщиной. Выходит, прежде не мешал тебе ее нрав и ее обычаи?
Шорник булькнул в ответ нечто невразумительное. Повинуясь внезапному порыву, царь спросил у истицы:
— Он хорошо с тобой обращался?
— Да, отец мой и государь… он… мой… Алаган мой — очень добрый человек.
— Вовсе же я не твой, Нимэ. Никакой я не твой… — вчетвертьголоса зашелестел шорник.
Рабыня его и наложница всхлипнула громче.
Вроде бы дало не стоило глотка воды. Чего проще! Рабства нет в Царстве, на этот счет существует древний и нерушимый закон Ууту-Хегаиа Пастыря. Серебро свое шорник безвозвратно потерял. По «Уложению о семейных делах, наследовании и чести» царя Бал-Адэна Великого в таких случаях наложница становится женой — если пожелает. А если нет, то может уйти от бывшего хозяина и получит при этом выкупное — не столь уж разорительное для прежнего владельца, но и не скудное. Кстати, если бы женщина завела себе раба-наложника, то и ей пришлось бы потерять столько же при тех же условиях… Не важно, Намэишндуг хочет остаться и готова принять новую веру. Закон говорит, она должна стать женой шорника. Существует множество причин, по которым в Царстве разрезают нить брака: измена, бесплодие, бесчестие, тяжкое преступление, совершенное одним из супругов, смена веры, некоторые болезни и добрый короб всего прочего… Только одно считается непозволительным: уйти жене от мужа или мужу от жены просто так, безо всякой причины, или по той незамысловатой причине, что супруг разонравился. Нить брака между Алаганом и Нимэгинидуг разрезана быть не может.
Бал-Гаммаст знал верное решение. Но это не доставляло ему удовлетворения. Два человека жили дружно, родили ребенка, все у них ладилось, а тут вдруг остановилось на полном скаку… Отчего понадобилось шорнику расстаться с его женщиной? Юный царь мог бы сейчас же завершить дело, но не желал сделать это, не поняв причины, породившей ссору.
Жестом он подозвал к себе Алагана. Тихо-тихо, так, чтобы не слышала Нимэгшшдуг, спросил у него:
— Любишь другую?
— Нет! Нет, отец мой и государь, нет! Как можно! И в глазах у него стояло бесконечное удивление, будто Еввав-Рат разлился по второму разу за солнечный круг…
Мескан молчал.
Тогда Бал-Гаммаст повернулся к Анне — сегодня он попросил ее быть рядом и следить за всем происходящим, не вмешиваясь. Она — женщина, пусть подскажет, как все это выглядит с той стороны. Анна поглядела на него внимательно.
— Не понимаешь, Балле?
— Знаю, что делать, но не понимаю — почему.
— Отложи.
— Что?!
— Отложи решение на день-другой.
— Ты сможешь объяснить мне?
— Я попытаюсь. От маленькой отсрочки не проиграет никто. Ни ты, мой царь, ни они.
— Хорошо. Мескан?
— Закон невозможно прочитать двумя способами. Нимэгинидуг — его жена.
…И все-таки Бал-Гаммаст решился отложить решение на день. Второе дело, столь же ясное с точки зрения закона и столь же запутанное, если говорить о мотивах, запомнилось ему надолго. Мать судилась с родным сыном. Тот достиг совершеннолетия и потребовал дать ему долю из отцовского наследства — для самостоятельной жизни. Семья была богата, и мать, выделив требуемое, не оказалась бы на грани разорения. Но она отказалась. Закон повелевал ей выполнить требование, однако она кричала, что нет и быть не может правила, по которому надо разлучить мать с сыном, а если оно кем-то и заведено, то самое время его отменить. Потом пожаловалась Бал-Гаммасту на болезнь сына, на явное его слабоумие, от которого происходит полная неспособность жить отдельно и самому заниматься делами дома. Бал-Гаммаст подозвал ее сына и, недолго поговорив с ним, убедился: никакого слабоумия нет и в помине. Тогда царь рассудил тяжбу в его пользу. Он и здесь не вышел за рамки закона. Более того, он понимал, в чем причина ссоры: мать не желала расставаться со своей властью над сыном, а сын уже тяготился ею.
Точно так же и Лиллу до последней возможности не хотела отпускать его от себя, всяко отговариваясь и уходя от правды. Она ведь даже не вышла попрощаться, когда Бал-Гаммаст отъезжал в Урук…
Рассерженная женщина взывала к Творцу, кричала о несправедливости, ругалась, плакала, топала ногами. Уходя, она крикнула: «Почему нами правит слецец, не способный увидеть очевидное!» — и тем самым заработала двадцать плетей.
Царь, уверенно и правильно завершивший дело, недоумевал: зачем ей такая власть? Зачем им всем такая власть?
Третье дело оказалось хоть и сложным, но приятным. Разводились реддэм Шаддаган, сотник царского войска, и его жена, худенькая миловидная женщина лет двадцати пяти по имени Нагат. Сотник отыскал себе другую жену. По 8-й статье «Уложения о семейных делах…» он был вправе уйти. Нагат все время должала, и дом его не покидала бедность. Женщина ничуть не желала причинить зло своему мужу, просто ее мечтательный характер и страсть к тонкому искусству стенной росписи превратили ее в большую беду для дома Шаддагана. Сотник никогда не ставил ей это в упрек, безропотно терпел и любил как мог. Но когда полюбил другую, предлог для расставания с Нагат отыскался без труда. Жена его столь же безропотно отпускала. Он ей оставлял серебро, сколько полагается по «Закону о разводных делах» царя Маддана II.
Только Нагат не желала принять серебро. И даже затеяла судиться, лишь бы ничего не брать у прежнего своего супруга. Шаддаган сожалел, что вводит ее в огорчение своим уходом. Нагат сожалела, что обязана принять у него серебро. Сотник отказывался забрать его назад. Тогда женщина сказала: «Я любила его и люблю до сих пор. Если Шаддаган не может жить со мной дальше, я отпускаю его с чистым сердцем и не желаю ему никакого лиха. Он принес мне бесконечные равнины счастья, по которым текут полноводные реки счастья. Теперь я ни за что не соглашусь взять у него хоть малую толику серебра или иного имущества: это непереносимо испачкает мою душу».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});