Читать интересную книгу ЖИЗНЬ НА МИССИСИПИ - Марк Твен

Почти на всем пути от Сент-Луиса до Сент-Пола, то есть на расстоянии восьмисот миль, мы видим паровозы. Эта железная дорога наделала бед пароходству. Кассир нашего парохода служил пароходным кассиром еще до постройки железных дорог. и то дни наплыв населения был так велик и грузооборот так обширен, что пароходы не могли справиться со всеми требованиями, поэтому капитаны держали себя очень независимо и небрежно — здорово «задавались», как выразился бы «Дядюшка Римус». Наш кассир кратко и выразительно объяснил нам разницу между нынешним временем и стариной:

«Пароход пристал — капитан на мостике; стоит прямой, чинныйжелезный стержень вместо позвоночника, лайковые перчатки, сногсшибательный цилиндр, пробор до затылка. Человек на берегу снял шляпу, говорит:

— У меня двадцать восемь тонн пшеницы, капитан, — сделайте одолжение, возьмите!

А капитан в ответ:

— Две возьму, — и даже не снизойдет, но взглянет на него.

А теперь капитан снимает свою старую шляпу и улыбается все время до ушей и так кланяется, будто у него и позвоночника никогда не бывало, и говорит:

— Рад вас видеть, Смит, рад вас видеть. У вас прекрасный вид, я уж давно вас не видел в таком цветущем состоянии. Ну, что же вы для нас припасли?

— Ничего, — буркнет Смит и даже шапки не снимет; повернется спиной и заведет разговор с кем-нибудь другим.

Да, восемь лет назад капитан был выше всех, а нынче пришел черед Смита. Восемь лет назад, бывало, на пароходах все каюты переполнены, и в каждой каюте на полу люди лежали в пять-шесть рядов, чуть ли не друг на дружке, да палуба битком набита переселенцами, да добавьте еще жнецов внизу, в трюме. Чтобы получить отдельную каюту первого класса, надо было доказать, что в вашей семье объединено не меньше шестнадцати фамильных гербов, что вашему роду не меньше четырехсот лет, либо завести личное знакомство с негром, чистящим сапоги капитану. Теперь все изменилось: свободных кают наверху сколько угодно, и никаких жнецов внизу, — сейчас есть патентованные сноповязалки, и жнецы исчезли. Уехали на тридевять земель. Да и уехали-то они не на пароходе, а в поезде».

В этих краях мы встретили целые акры бревенчатых плотов, спускавшихся по течению, но они не плыли медленно, как бывало, с веселой, отчаянной, бесшабашной командой орущих песни, пьющих, пляшущих до упаду головорезов, — нет, всю вереницу быстро тянул мощный буксир с колесом за кормой — последнее слово техники; а небольшие команды состояли из спокойных, аккуратных людей, имевших солидный, деловой вид, — и ни намека на былую романтику вы бы в них не нашли.

Однажды, темной ночью, мы с помощью электрического освещения прошли несколько необычайно запутанных и узких проток. За нами стояла плотная тьма — стена без единой трещины; впереди узкая излучина, вьющаяся меж двумя стенами густой листвы, которая почти касалась наших бортов, и каждый отдельный листочек, каждая отдельная струя были видны в естественной окраске и залиты сиянием, ярким, как полуденное солнце. Картина была странная, очень красивая и очень эффектная.

Мы прошли мимо Прери-ду-Шен—тоже одно из мест, где останавливался отец Маркет, —— и через несколько часов пути но очень разнообразной и красивой местности прибыли в Ла-Кросс. Это город с двенадцатью — тринадцатью тысячами населения, с улицами, освещенными электричеством, и целыми кварталами домоп, настолько импозантных и я архитектурном отношении интересных, что ими мог бы гордиться любой город. Ла-Кросс превосходный город, и мы очень хорошо использовали час стоянки, исходив его вдоль и поперек, хотя погода была дождливее, чем требовалось. 

Глава LIX. ПРЕДАНИЯ И ПЕЙЗАЖИ

В Ла-Кроссе к нам прибавилось несколько новых пассажиров; в числе прочих старый джентльмен, который прибыл сюда, в Северо-Западный край, с первыми поселенцами и знал здесь каждый уголок. Он очень гордился этим (что вполне простительно). Он говорил:

— Вы найдете между этим местом и Сент-Полом виды, которые дадут сто очков вперед Гудзону. Туг будет Скала Королевы в семьсот футов высотой — с любой скалой поспорит; затем вы увидите остров Тремпло, которому нет подобного во всей Америке, как я полагаю, ибо это гигантская гора с обрывистыми краями; он просто кишит индейскими легендами, а встарь кишел и гремучими змеями; если вы застанете его при солнце, вы увидите незабываемое зрелище. А за Уиноной будут прекрасные луга; затем идет Тысяча островов — их просто и описать невозможно, так они хороши. Зелень? Да вам нигде не увидеть такой зеленой, такой густой листвы! Точно тысяча плюшевых подушек плавает по зеркалу — это при тихой погоде; а чудовищные обрывы по обеим сторонам реки — крутые и темные — превосходное обрамление: сами знаете, что нужна строгая рамка, чтобы оттенить красоту нежного рисунка и выделить ее!

Старый джентльмен рассказал нам две-три трогательные индейские легенды — правда, не особенно интересные.

После этого исторического отступления он снова вернулся к пейзажу и стал его описывать необычайно подробно, от Тысячи островов до Сент-Пола; он сыпал названиями с такой беглостью, он так легко и непринужденно развивал эту тему, вставляя тяжеловесные слова с таким небрежным видом (для меня, мол, это пустяки, могу в любое время повторить) и тут же отпуская, в виде неожиданного сюрприза, такие перлы красноречия с такими обдуманными интервалами, что я скоро стал подозревать…

Впрочем, не важно, что я стал подозревать. Послушайте его:

— В десяти милях от Уиноны мы подходим к Фаунтин-Сити, очаровательно гнездящемуся у подножья скал, которые, словно Юпитер, вздымают свое грозное чело к лазурным глубинам небес, омывающих их девственно-чистым воздухом, не знавших иных касаний, кроме касаний ангельских крыл.

Дальше мы скользим по серебристым водам, среди упоительных, невыразимо прекрасных пейзажей, заставляющих наши сердца трепетать от нежного восторга; проходим двенадцать миль—и достигаем Маунт-Вернона, скалы в шестьсот футов высотой; поэтические развалины некогда существовавшего там первоклассного отеля вздымаются в тени облаков, пестрящих ее головокружительные высоты; это единственное, что уцелело от когда-то цветущего города Маунт-Вернона, старинного города, ныне разрушенного и совершенно покинутого.

Наш путь продолжается. Вот мы проносимся мимо Чимни-Рока — внушительной скалы в шестьсот футов; вот, недалеко от пристани Минниеска, наше внимание привлечено совершенно поразительным мысом в пятьсот футов высотой, имеющим форму правильной пирамиды; его конические очертания, густая поросль леса, опоясывающая его, его конусовидная вершина пробуждают в зрителе чувство изумления пред творениями природы; с этих головокружительных высот открывается великолепный вид на леса, потоки, скалы, горы и долы на мили вокруг. Можно ли представить себе более величественную обстановку на реке, чем когда с вершин этих скал глядишь в лежащие под ними долины, созерцая чарующие пейзажи? Первобытная нетронутость и внушающее благоговение одиночество этих великолепных созданий природы и творца вызывают чувство безграничного восхищения, которое никогда не изгладится из памяти.

Затем идут Голова Льва и Голова Львицы, изваянные искусной рукой природы, дабы они украсили кpaсавицу реку и вознеслись над нею; а далее река вновь расширяется, и нашим взорам внезапно открывается вид прелестной и величавой долины: суровые холмы, одетые с вершины до подножья зеленеющими лесами, ровные луга, охватившие прекрасный Уобашо — город целебных вод, могучего врага Брайтовой болезни, и величайшее из творений природы — несравненное озеро Пепин, — все это представляет картину, на которую глаз туриста может взирать несчетные часы, с наслаждением ненасытным и неутомимым.

И мы скользим дальше; подходит час, когда мы приближаемся к величественным возвышенностям: мощной Сахарной Голове и великолепной Скале Девы; поэтическое суеверие позднейших лет наделило ее даже голосом; часто, когда березовый челнок скользит мимо нее в сумерки, смущенному гребцу мнится, что он слышит тихую, нежную музыку давно ушедшей Виноны, любимицы индейских песен и легенд.

Далее пред нашим взором встает Фронтенак — прелестный уголок для летнего отдыха усталых туристов; затем быстро растущий Ред-Уинг и Даймант-Блафф, внушительный и подавляющий своим одиноким величием; затем Прескотт и Сент-Крой, — и пот уже мы видим купола и шпили Сент-Пола — молодого гиганта, вождя всего Севера; семимильной поступью шагает он по пути прогресса, вздымая знамя самой высокой, самой новой цивилизации, прокладывая свой благодетельный путь томагавком предприимчивой торговли, бросая воинственный клич христианской культуры, срывая дымящийся скальп с отсталости и суеверия, дабы насадить паровые плуги и школы, — и перед пим блекнут беззакония, невежество, преступление, горе; и по его следам расцветают тюрьмы, виселицы и церковные кафедры; и…