– Да нет, Владимир Ильич, мы сами футуристы.
– О, вот как! Это занятно. Нужно с вами поспорить – теперь-то я не буду – этак вы меня побьёте, я вот мало по этому вопросу читал, непременно почитаю, почитаю. Нужно, нужно с вами поспорить.
– Мы вам, Владимир Ильич, доставим литературу. Мы уверены, что и вы будете футуристом. Не может быть, чтобы вы были за старый, гнилой хлам, тем более что футуристы пока единственная группа, которая идёт вместе с нами, все остальные уехали к Деникину.
Владимир Ильич покатывается со смеху.
– Ну, я теперь прямо боюсь с вами спорить, с вами не сладить, а вот почитаю, тогда посмотрим.
Но ребята разошлись и подкрепляют свои доводы чтением отдельных мест из стихов Маяковского и «Паровозной обедни» Каменского.
– Ну, покажите, что вы делаете, небось, стенную газету выпускаете?
– Как же, уже выпустили около двадцати.
Приносим № 1 нашего стенгаза.
Владимир Ильич нарочно долго читает лозунг Маяковского:
«Мы разносчики новой веры, красоте задающей железный тон. Чтоб природами хилыми не сквернили скверы, в небеса шарахнем железобетон».
– «Шарахнем»! Да ведь это, пожалуй, не по-русски, а?
Мы сперва как-то растерялись и ничего не ответили, но нас выручил вхутемасовец с рабфака, который очень громко с запалом сказал:
– Да ведь это, Владимир Ильич, по-рабочему. Все рабочие так говорят.
Владимир Ильич был доволен ответом, хотя ещё раз перечитал лозунг, как бы не вполне с ним соглашаясь. Очевидно, от него не укрылись наши симпатии к Маяковскому, да мы и не думали их скрывать. Конечно, мы все были горой за него, и, в свою очередь, спросили Владимира Ильича, читал ли он стихи Маяковского. Владимир Ильич отшучивался, что выберет время – почитает.
Сидевшая рядом Надежда Константиновна заметила ему:
– Ну что ты, Володя, всё обещаешь. Ведь я тебе предлагала, а ты всё откладывал.
Владимир Ильич начал отшучиваться, что он всё-таки выберет время и почитает.
– Я недавно, – говорит, – узнал о футуристах, и то в связи с газетной полемикой. А оказывается, Маяковский у меня уже около года ведёт Росту».
Крупская тоже оставила свои воспоминания о посещении Вхутемаса:
«После этого Ильич немного подобрел к Маяковскому. При этом имени ему вспоминалась вхутемасовская молодёжь, полная жизни и радости, готовая умереть за советскую власть, не находящая слов на современном языке, чтобы выразить себя, и ищущая этого выражения в малопонятных стихах Маяковского».
И Инесса Арманд высказалась о той встрече:
«Затемречь зашла о поэзии Маяковского вообще. Владимиру Ильичу явно нравилось, с каким увлечением молодёжь говорила о своём любимом поэте».
Сергей Сенькин:
«Разговор перешёл опять на литературу и театр. Мы с увлечением доказывали достоинства "Мистерии-буфф " Маяковского и начали настаивать, чтобы Владимир Ильич непременно побывал в театре. Даём наказ Надежде Константиновне предупредить Владимира Ильича, когда пойдёт "Мистерия-буфф "».
Всё это происходило именно в тот момент, когда Александру Блоку, по словам Юрия Анненкова, дышать было нечем в той атмосфере, что окутывала страну Советов:
«– Опротивела марксистская вонь. Хочу внепрограммно лущить московские семечки, катаясь в гондоле по каналам Венеции…
Такие фразы не забываются».
Как видим, Александр Блок задыхался, а Владимиру Маяковскому дышалось хорошо, и на события, происходившие в стране Советов, он откликался плакатами РОСТА. Вот некоторые из них, выпущенные в январе 1921 года:
«Как освободиться от бед? Как нанести разрухе удар?Первое средство: стать в группу ударного труда».«Крестьянин не рад ни земле, ни воле,если к хлебу не имеется соли».
«Эй, горняки! Без угля, без руды, – без этого материалаСоветской республики не построишь,знамя Коммуны не развеется ало!»
«План советской властью дан,я доволен ею.Как велит советский план,землю всю засею».
А Сергей Есенин в это время раздумывал над своей будущей поэмой о Емельяне Пугачёве. Донской казак, взявший себе чужое имя и объявивший себя царём России Петром Третьим, чем-то очень напоминал Есенину самого себя, ставшего, как ему казалось, первым поэтом страны Советов. А сподвижник Пугачёва Афанасий Тимофеевич Соколов по кличке Хлопуша оказывался очень похожим на верного есенинского друга Якова Блюмкина.
Постановка «Мистерии»
2 марта 1921 года в Доме печати проходил вечер Бориса Пастернака. После чтения стихов слушатели стали обсуждать услышанное.
Ещё не уехавший в Париж Илья Эренбург тоже был на том вечере:
«При обсуждении кто-то осмелился, как у нас говорят, „отметить недостатки“. Тогда встал во весь рост Маяковский и в полный голос начал прославлять поэзию Пастернака, он защищал её с неистовством любви».
Совсем другим запомнился тогдашний Маяковский молодому режиссёру Сергею Эйзенштейну, заглянувшему в театр Всеволода Мейерхольда, где репетировалась «Мистерия-буфф»:
«Робко пробираемся в здание „Театра РСФСР 1-го“. Режущий свет прожекторов. Нагромождение фанеры и станков. Люди, подмерзающие в нетонленном театральном помещении. Идут последние репетиции пьесы, соединившей в своём названии буфф и мистерию. Странные доносились строчки текста. Их словам как будто мало одного ударения. Они рубят, как рубились в древности: обеими руками. Двойными ударами. Бить, так бить…
К режиссёру яростно подошёл гигант в распахнутом пальто. Между воротом и кепкой – громадный квадрат подбородка. Ещё губа и папироса, а в основном – поток крепкой брани.
Это – автор. Это – Маяковский.
Он чем-то недоволен.
Начало грозной тирады. Но тут нас кто-то хватает за шиворот. И несколько мгновений спустя мы гуляем уже не внутри, а снаружи театрального здания.
Так мы видели впервые Маяковского самого…»
Театральные постановки, как считали тогда довольно многие, должны были быть совсем не такими, какими они были до сих пор. Даже художник Юрий Анненков опубликовал манифест (во втором номере журнала «Дом искусств»), в котором изложил то, как ему видится развитие театра:
«Театр в основе своей – динамичен… В театре нет места мёртвым картинам, там всё в движении».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});