Два дня она всерьез забавлялась, обдумывая возможность отправиться на север, но на третий день ее незаконченный план рассыпался. Утром она проснулась раньше, чем ей бы того хотелось, и разбудили ее не нежные мелодии, а глухой рев, источник которого она спросонья не смогла определить.
Она с трудом села на постели. Пиха поднялась из своего угла, чтобы помочь ей подойти к окну.
– Это слишком далеко, похоже, на той стороне реки, – через некоторое время сказала Тейе. – Как ты думаешь, Пиха?
– Не знаю, царица. Это голоса. Я слышала, так кричала толпа во время процессии Амона.
Это действительно были голоса, непрерывное бормотание, звучавшее то громче, то тише в зависимости от направления ветра.
– Не могу решить, от радости ревет эта толпа или от ярости, – пробормотала Тейе. – В Фивах что-то творится. Позови ко мне Хайю.
Явился управляющий, но, когда она спросила его, ответил, что не знает причины волнений.
– Тогда отправь вестника на ту сторону, пусть выяснит, что там происходит, да смотри, чтобы он взял с собой стражу. Вызови моих телохранителей, и пусть военачальник развернет войска вдоль берега реки перед дворцом и особенно вдоль канала. Надо быть готовыми.
К тому времени, как пришел ответ, шум стих и его сменила зловещая тишина. Тейе направлялась в залу для приемов, когда ей навстречу попался вестник. Он запыхался и вспотел. Она сдержанно кивнула, выражая позволение говорить, и он начал, стараясь отдышаться.
– Первый пророк Амона уже здесь, – выдохнул он, – вместе с остальными сановниками храма. Половина жрецов Карнака на ладьях плывут сюда из Фив.
– Немедленно доложите мне, когда прибудет Мэйя.
Едва она успела сесть и поставить ноги на скамеечку слоновой кости, как комната начала наполняться людьми. Вереницей потянулись люди в белых одеждах, они почтительно склонялись перед императрицей, затем, собравшись группами, начинали тихо переговариваться между собой. Последним в зал вошел Мэйя, с леопардовой шкурой, накинутой на плечи, в сопровождении прислужников. Тейе издалека узнала в толпе бритую голову и выступающий лоб Си-Мута.
Она позволила Мэйе приблизиться и, пока он выполнял ритуал почитания, изучающе разглядывала его. Он часто дышал, закатывал глаза и нервно облизывал дрожащие губы. Тейе кивнула.
Говорил Мэйя сдержанно, хотя и высоким от волнения голосом.
– Царица, на рассвете к храму прибыло множество кораблей с солдатами из Ахетатона. Кормчий привез свиток от фараона. В нем содержится указание открыть казну Амона и передать собственность бога в руки солдат, чтобы те погрузили ее на корабли.
Теперь настала очередь Тейе пытаться сохранить спокойствие.
– Фараон как-то объяснил свое указание?
– Нет, императрица, но нам сказали, что богатства Амона нужны для того, чтобы заплатить за более чистые подношения Атону. В Ахетатоне множество жертвенников, и каждый день их заваливают свежей пищей, вином и цветами.
Повисла короткая тишина, и потом Тейе холодно произнесла:
– Я верю, что ты повиновался воле своего фараона. Мэйя не поверил своим ушам.
– Да, императрица, у меня не было выбора. Солдаты были вооружены, и стража храма была застигнута врасплох. Но…
Тейе подалась вперед.
– Но что? – выкрикнула она. – Как ты смеешь являться ко мне, ожидая, что я, жена твоего фараона и императрица, отменю его священную волю! Как ты смеешь предполагать такое! Из твоих слов можно сделать вывод, что, если бы стражу храма не застали врасплох, ты оказал бы сопротивление. – Она откинулась назад, сердце бешено колотилось, ребенок яростно толкался в животе. – Это так? Мэйя развел руками.
– Видит бог, я не знаю. Все исчезло. В казне было столько богатства, что невозможно сосчитать. Золото, серебро, эбеновое дерево, слоновая кость, драгоценные камни. Священные сосуды. Множество подношений. Все товары Амона для торговли. Все его доходы из владений в Дельте. Земли храма тоже отобрали.
Страх пробежал по жилам, как внезапная вспышка пламени, но она справилась с ним.
– Мэйя, тебе известно, что Египет со всеми его богатствами принадлежит, в конечном счете, правящему богу. Ни один фараон прежде не имел желания обобрать Карнак до нитки, но каждый был властен сделать это.
– Ни один фараон не делал этого, потому что каждый Гор был сыном Амона, – ответил Мэйя. – Но теперь фараон отрекся от бога, который есть защита Египта, и наделил другого славой Амона! Мы, его жрецы, в ужасе, что Амон нашлет на Египет проклятие. Царица, смилуйся над нами. Скажи, что нам делать. Казна всегда использовалась, чтобы платить нашим слугам, поварам и архитекторам, каменщикам и феллахам, которые заботились о стадах Амона и возделывали его земли. Эти люди теперь лишились работы.
– Достойно похвалы, – сухо заметила Тейе, – то, что ты прежде думаешь о рабах Амона, а потом о его жрецах. Если казна опустела, разве жрецы не могут существовать на одних подношениях?
Собравшиеся в глубине залы глухо зароптали. Мэйя покачал головой.
– Количество верующих все время уменьшается. – Он не осмелился объяснять, но все присутствующие знали, что богатые подношения приносят состоятельные люди, а они теперь несут свое золото к дверям Атона. У храма Амона в эти дни остались лишь цветы и хлеб бедняков.
– Богиня, это еще не все, – прошептал Мэйя. – Фараон запретил все открытые процессии Амона. Мы можем праздновать дни своего бога, но только в пределах Карнака.
Тейе воззрилась на него.
– Не будет прекрасного праздника долины? Не будет благословения умерших? Я… – Она пришла в себя. – Как много жрецов содержал Карнак?
– Я еще не пытался подсчитывать, божественная, – ответил Мэйя более уверенным голосом, в его глазах мелькнул проблеск надежды. – Около двадцати тысяч, а пожертвований от жителей Фив теперь хватит только на то, чтобы содержать сотен пять, не более.
– Да и качество этих подношений сомнительно. – Она быстро обдумала ситуацию и вынесла свое решение. – Из любви, которую я питаю к своему первому мужу, Осирису Аменхотепу Прославленному, я пожертвую золото из своих собственных запасов на содержание еще пяти сотен в услужении богу. Ты можешь сам решить, кто это будет. Остальным придется покинуть храм и искать работу в другом месте. – Она метнула свирепый взгляд на людей, толпившихся у двери, и протестующий гул сразу смолк. – Поймите, что я делаю это не потому, что не согласна с фараоном, который есть воплощение мудрости и святости, но из любви к тому, который теперь плывет на священной барке Ра. Я сказала.
Мэйя сразу понял, что прием окончен, и жрецы в молчании один за другим покинули залу.
Никто не издал ни звука, пока не затворилась дверь. Люди Тейе ждали в оцепенении. Сама Тейе сидела, застыв, но разум ее лихорадочно работал. Если бы я решила иначе, то положила бы начало гражданской войне, – думала она угрюмо, – и гражданская война могла бы сыграть на руку этому вероломному Суппилулиумасу. Какое безумие, фараон! Жрецы будут голодать, просить милостыню на улицах города, которому и так уже нанесен смертельный удар. Злость на Амона, раздражение против города, который ты всегда ненавидел, – это видение, посланное тебе Атоном? По крайней мере, службы будут продолжаться. Что делать? Во-первых, отправить протест фараону. Я должна ясно изложить свои доводы, иначе он утратит интерес, не дочитав свиток и до середины. Это Нефертити довела его до этого? Слишком много вопросов, на которые у меня нет ответов. Я действую вслепую. И все же после всего этого я раздумала уезжать. Я могу понадобиться Египту здесь, в Малкатте. Я и Сменхара.