с братиком засмеялись, маму это тоже позабавило. Мы все еще улыбались, когда входили в дом дедушки с бабушкой.
Тетка Гелена считала нашу маму всегда в чем-то виноватой, а уж когда видела ее в хорошем настроении, то еще больше раздражалась против нее.
Она поздоровалась с нами не очень приветливо.
— Тебе все хиханьки да хаханьки. Давно бы пора перестать смеяться, — добавила она, — либо пахать, либо песни играть. Вот уж весна на дворе, в поле работа ждет.
— С песнями и работа веселей спорится, — возразила мама.
Она повернулась к дедушке, который на свету у окна точил пилу. Каждый зубец он оттачивал в отдельности и пальцем проверял остроту.
— Отведайте-ка нашей бидницы, — от души предложила всем мама. — А ты чего такая хмурая? — обратилась она к Гелене. — Уж не из-за песен ли? Не тревожься попусту. Мы и споем и поработаем. Правда, ребятки? Да ведь ты и сама охотница петь.
— Если бы дело было только в песнях, а то вот, полюбуйся.
Она взяла с буфета тетрадку и протянула ее маме.
— Ну пристало ли порядочному человеку тратить время на такое?
Мама слегка покраснела, мы с братиком тоже виновато опустили глаза. Только исподлобья посматривали, что будет дальше.
Мама знала, что́ в тетрадке, и только удивлялась, как это она попала к родителям.
— Ты чего удивляешься? — сказала тетка сурово. — Я недавно нашла это у вас. У тебя под подушкой, когда забежала к вам утром помочь. Когда это ты успеваешь? И не совестно тебе тратить время на такую ерунду? Разве это дело для крестьянки?
Маме не хотелось ни спорить, ни защищаться, она только коротко отрезала:
— Я пишу по утрам. Придет что-нибудь в голову, я и записываю. Кому от этого хуже? А мне легче становится, когда я доверюсь бумаге. — Внезапно ее лицо осветилось улыбкой, и она облегченно вздохнула: — У меня словно гора с плеч. Потом и работается лучше. Не знаю, что в этом дурного? — Она с вызовом посмотрела на тетку Гелену. — Хуже всего, когда думаешь, что на свете только то хорошо, что сам делаешь. А ты как раз такая!
— «Такая, такая»! — зло повторяла тетка. — Не очень-то ты обрадуешься, когда узнаешь, что стало с твоей писаниной.
Бабушка остановила Гелену и тихо, спокойно, словно смазывая рану бальзамом, рассказала, что недавно к ним заходил священник и что тетрадка с мамиными стишками случайно оказалась на столе. За разговором он сначала бессознательно ее перелистывал, потом вдруг начал читать. Прочитал все молча. Одно стихотворение переписал и сказал, что пошлет его в церковную газету.
— Срам-то какой! — всплеснула руками Гелена. — Это только пустобрехи хватаются за перо, а крестьянка должна делать свое дело. Только те, кому неохота работать, отвернулись от деревни и стали писаками в городе. Люди пальцами на тебя будут показывать, когда про это узнают.
Мама, возмутившись, даже прикрикнула на тетку Гелену:
— Никаким писакой я быть не собираюсь! Я крестьянка и от нашей работы не отказываюсь. Не пойму, что ты видишь в этом дурного.
Дедушка быстрее задвигал напильником по зубьям пилы, чтобы заглушить голоса женщин. Он прекрасно знал нрав своих дочерей. Знал: то, что ценит одна, никогда не примет другая. Обе они хорошие дочери да и добрые люди, а вот слабости у каждой свои. Так стоит ли из-за этого ссориться!
— Чего вы грызетесь по всякому поводу? — остановил он их и поднялся со стула.
Дедушка был такой высоченный, почти до потолка. Он поставил пилу концом вверх и слушал, как она звучит. Пила извивалась лентой и пела.
Мы с братиком пошли посмотреть, как ловко это у него получается. Пила пела, точно какой музыкальный инструмент.
— И чего вы только грызетесь, — продолжал он, — сам священник сказал, что среди деревенских бывает много талантов. Вот посмотрите-ка на эту картину.
Мы посмотрели на картину, хотя хорошо знали ее. На ней был нарисован один-единственный желто-зеленый тюльпан. По краям картины светилась какая-то необыкновенная голубизна. Мы знали, что ее написала сестра нашей мамы, умершая совсем молодой. Она нигде не училась и тюльпан нарисовала, как нам говорили, по-своему. Вот оттого священник и сказал, что в народе много талантов, только у него нет возможностей выучиться. Редко кому удается пробиться, подобно заблудшему лучику сквозь чащу молодого ельника.
Конечно, Гелена все это понимала, но как старшая считала своим долгом опекать маму. За землю надо держаться обеими руками. Она родит только тогда, когда человек всем сердцем ей предан. Земля, как ребенок, нуждается в любви и уходе.
Мама с чуть приметной улыбкой возражала. Разве она не ходит за полем, как за собственными детьми? Разве ее поле плохо родит даже в самую лихую годину? Никто, пожалуй, не может ее ни в чем упрекнуть либо отыскать промашку, пусть даже самую малую.
Бабушка спокойно сидела на длинной деревянной резной кушетке под окнами. Она вручную подшивала край полотна, что они наткали за зиму.
— А это, чтоб не обтрепалось, — учила она меня, как будущую хозяйку. — И ежели от полотна отрежешь кусок, так и знай, его снова надо подшить. Никогда не ленись: лень добра не деет. О добре трудиться, есть чем похвалиться. Вот так-то, моя девонька.
Она воткнула иголку с ниткой в полотно, привлекла меня за плечо к себе и погладила, довольная тем, что я расту понятливой.
Тетка Гелена, чуть успокоившись, сказала уже более терпимо:
— И то правда. Труд человека кормит, а лень портит.
Мама так и не успела ответить — под окном промелькнула высокая мужская фигура. Двери в горницу отворились, и на пороге появился священник. Он зашел к дедушке, возвращаясь из города.
Священник немного смутился, увидев нашу маму, но тотчас оправился и подошел к столу. Расстегнув сюртук, подшитый блестящей черной материей, он порылся в нагрудном кармане. Наконец вытащил конверт с письмом и прикрепленный к нему листочек со стихами. Он взглянул на дедушку и обратился к нему так, словно это касалось только их двоих.
— Мне вернули стихи, — он замолчал и слегка приподнял одно