Читать интересную книгу Лавина (сборник) - Виктория Токарева

— Тогда я так и напишу: Алексей Коржиков. И все.

— Так и напиши. Золотыми буквами.

Дом Алексея Коржикова. Засохшие цветы — как символ запустения. Телевизор включен, играет симфонический оркестр. Звучит траурная музыка.

Алексей возле плиты варит обед. Он — заросший, запущенный, как бомж.

Звонок в дверь.

— Открыто! — крикнул Алексей.

Вошла Кира Владимировна.

— Почему вы не ходите в поликлинику? — строго спросила она. — Я вас несколько раз вызывала.

— А зачем? — спросил Алексей.

— Надо сдать повторный анализ крови.

— А зачем?

— Как «зачем»? Вы должны наблюдаться.

— Хотите борщика? — предложил Алексей.

Кира Владимировна подумала и ответила:

— Хочу.

Алексей расставил тарелки. Достал начатую бутылку водки.

— Пить будете?

Кира Владимировна подумала и сказала:

— Буду. Я замерзла.

Алексей разлил. Выпили. Принялись за еду.

— Безумно вкусно, — похвалила Кира Владимировна. — Вы чем заправляете?

— Я кладу обязательно лимон, сахар и чеснок.

— Гениально… — Кира Владимировна смотрит на пациента. — А вы почему не бреетесь?

— Зачем? В гробу все равно отрастет. У покойников быстро волосы вырастают.

— А вы что, умирать собрались?

— Естественно. Вы же сами обещали… Вы сказали, что я вымру, как мамонт.

— Но не завтра же…

— А когда? — Алексей положил ложку.

— Мамонты вымирали между седьмым и вторым веком до нашей эры. Они окончательно исчезли в эпоху позднего плейстоцена.

— Между седьмым и вторым веком — пятьсот лет, — посчитал Алексей.

— Да… — согласилась Кира Владимировна. — А что?

— Значит, я буду жить пятьсот лет?

Раздался звонок в дверь.

— Открыто! — крикнула Кира Владимировна.

Вошел Колька. Оглядел комнату: водку, застолье, Киру в домашних тапках, музыку, льющуюся из телевизора.

— Слушай, мамонт! — начал Колька. — Ты давай туда или сюда. А то я тебе помогу.

— Я и сам хочу понять: туда или сюда, — отозвался Алексей. — Она сказала, что я вымру, а теперь выясняется, что я буду жить пятьсот лет, как Вечный Жид.

— Вечный Жид тоже не вечный, — заметила Кира Владимировна. — Умер в конце концов.

— Значит, ты пятьсот лет будешь к нему ходить? — ревниво спросил Колька.

Отворилась дверь, и появился дядя Вася с памятником под мышкой.

— Ты умирать собираешься или нет? — громко спросил дядя Вася. — Я к тебе в третий раз захожу.

Дядя Вася ставит памятник на стол:

— Вот. В глине пока. Если одобришь, будем отливать.

— А это я? — спросил Алексей.

— А как же? Усы твои. Не видишь, что ли?

— Ну ладно. Пусть с нами посидит.

Алексей кладет к своему памятнику сухие цветы.

— Давайте его выбросим, — попросила Кира Владимировна.

— Пусть будет на память, — не согласился Алексей.

— Если бы человек получал при рождении место на кладбище, он бы по-другому жил, — сказал дядя Вася. — Ходил бы раз в неделю на свою могилу и думал о вечности. Меньше было бы зла.

— Глупости! — возразил Колька. — Если бы человек с рождения знал, что он умрет, ничего не стал бы создавать. Зачем? Если все равно все кончится могилой. А так человек бессмертен.

— Вот за это и выпьем, — предложил Алексей.

Все рассаживаются вокруг стола. Алексей принес гитару. Ударил по струнам.

— Тише! — потребовал Колька.

— Почему? — не поняла Кира Владимировна.

— Брежнев умер…

По телевизору показывают похороны Брежнева. Возле Кремлевской стены двое здоровых мужиков опускают гроб, довольно неуклюже. Гроб шумно грохается.

— У нас и то лучше работают, — сказал дядя Вася.

На Мавзолее выстроилось Политбюро. Первым стоит Андропов, за ним Черненко, третий — Горбачев. Горбачев смотрит перед собой выразительными глазами. Так смотрят в будущее.

* * *

Квартира Нинки: в ней ничего не изменилось, кроме телевизора. Телевизор новый, японский. Он включен, как всегда. На телевизионном экране подвыпивший Ельцин дирижирует духовым оркестром.

Нинка хлопочет у стола. Стол празднично сервирован. Цветы, салфеточки в кольцах.

Звонок в дверь. Нинка открывает. В дверях — Шеф с чемоданами.

— Ну? — нетерпеливо выдохнула Нинка. — Говори сразу.

— Подожди. Дай войти. Я в туалет хочу.

— Одно слово: да или нет?

— Ну подожди. Я сейчас описаюсь.

— От одного слова не описаешься. Да? Или нет?

— Да, да, да и еще раз да! — Шеф скрывается в туалете. Нинка ждет его за дверью.

— Сколько? — кричит Нинка.

— Ты даже не представляешь себе, что это за страна. Я сошел в аэропорту, в Шеноне. Весь под стеклом и сверкает огнями, как в волшебной сказке.

Шеф вышел из туалета, застегивает ширинку.

— Сколько? — спросила Нинка.

— Мужики там ходят смуглые, завернутые в простыни, лица красивые, никто никуда не торопится, какая-то другая цивилизация, как на Луне.

— Сколько заплатили?

— Да подожди ты с деньгами. Знаешь, я понял: религия — это большая дисциплина на самом деле… Семь нулей.

— Семь нулей? — переспросила Нинка. — А это сколько? Миллион?

— Миллион — шесть нулей. А это — семь. Десять миллионов.

— Чего?

— Ну не рублей же…

— Долларов? — оцепенела Нинка.

— Фунтов стерлингов. Это еще больше. Почти в два раза больше.

Пауза. Нинка пытается справиться с информацией.

— Ты знаешь, у мусульман другие лица. Я на глаз могу отличить христианина или мусульманина. Я вот думаю, что было вначале — лицо или вера?

— А почему они так много дали? — спросила Нинка.

— Это немного. Для них — копейки. Белые города в их пустынях — просто спасение. Другое качество жизни. Я вот думаю, какой-то замызганный худосочный Алешка Коржиков в русских снегах и туманах придумывает для арабских пустынь белые города…

— Мы должны половину денег отдать Коржикову.

— Это почему? — неприятно удивился Шеф.

— Потому что это его идея, его расчеты, его жизнь, в конце концов.

— Но Арабские Эмираты нашел я. И продал — я. Его идея до сих пор валялась бы в папке. А я сделал ей ноги.

— Поэтому ты берешь половину. А половина — его. Иначе не честно.

— Нина, я уже думал, — признался Шеф. — Мы, конечно, должны поделиться. Но у нас столько дыр… Посчитай сама… Нам нужна другая квартира. Сейчас хорошая квартира стоит полмиллиона. Загородный дом — столько же. Хорошо бы купить виллу на Средиземноморье. Вот уже два миллиона.

— А зачем виллу на Средиземноморье? — не поняла Нинка.

— Затем, что в Москве восемь холодных месяцев. Разве плохо в ноябре поехать на море и погреться месяца три?

Нинка молчит.

— Детям надо дать, чтобы не подохли с голоду. Твоим родителям-пенсионерам хорошо бы создать человеческие условия под старость лет. А мы… Разве мы не хотим путешествовать?

— Хотим. Но не на чужие деньги. Половина — это тоже грабеж. Ты имеешь право на двадцать процентов. А восемьдесят процентов — Алешины.

— Так ведь он никогда не узнает. Откуда он узнает?

— Я скажу, — спокойно объяснила Нинка.

— Странно, — задумчиво проговорил Шеф. — А что ты о нем так хлопочешь? Что ты от него видела? Он даже не захотел на тебе жениться. Сдал тебя мне, как в ломбард. Разве он вел себя как мужчина?

— Он умирал, — сказала Нинка.

— А что же он тогда не умер? Жив и здоров. Работает на фирме шофером.

Нинка молчит.

— Может быть, ты и сейчас его любишь?

Нинка не отвечает.

— Давай, я отдам тебе деньги, можешь уходить к нему.

Нинка удивленно смотрит на Шефа:

— Ты действительно мог бы все отдать и отпустить?

Шеф садится за стол и начинает есть.

— Какое счастье пожрать, когда хочется. — Наливает себе водки. Пьет. — Сядь, — просит он.

Нинка садится.

— Давай выпьем! — Наливает. Поднимает рюмку. — Так вот, учти… Без тебя мне ничего не надо. Я до тебя никого не любил. То, что было, это так… А ты — живая, и теплая, и молодая. Молодые не ценят молодость. А старые ценят.

— Ты не старый, — возразила Нинка. — Ты очень хороший.

— Хороших не любят. Любят плохих. Но я что-то хотел и забыл. А… вспомнил.

Шеф поднимается, достает коробочку. Раскрывает. На черном бархате бриллиантовое колье.

— Это мне? — Нинка замирает. — Как в кино…

Шеф надевает ей украшение. Нинка смотрит на себя в зеркало.

— Никто не поверит, что настоящее. Подумают — подделка.

— Но ты будешь знать, что настоящее. И я. А на остальных нам плевать.

— Я не представляла себе, что у меня когда-нибудь… Я думала, это не для меня.

— Ты стоишь больше. Но это впереди.

Нинка обнимает Шефа. Стоят так долго. Целую минуту. А может, две. Потом Нинка отстраняется и снимает колье.