— Подойди сюда!
Служанка оставила простыни и направилась к Беатрис. Она улыбалась так широко, что, казалось, освещала своей улыбкой всю комнату. Подойдя к Беатрис, она присела на корточки у ее ног.
— Я вовсе не дочь графини де Бенавенте. — Пальцы Беатрис начали теребить ее волосы.
Амалия, ошеломленная заявлением своей хозяйки, нахмурила брови.
— Мою маму звали Юстина. Ее убили пять лет назад. Она умерла у меня на глазах. Те, кто ее убил, упрятали в тюрьму и моего отца — моего любимого папочку. Они отняли у меня мою настоящую жизнь, уничтожили мои надежды, лишили меня возможности снова увидеться с отцом — потому что, оказавшись в тюремных застенках, он не выдержал этой вопиющей несправедливости и умер.
Беатрис рассказывала обо всем этом удивительно спокойно, потому что была уверена, что ее очень хорошо понимает эта девушка, которой довелось испытать в жизни примерно то же, что и ей самой. Она еще плохо знала Амалию, однако осознавала, что между ними много общего и что они прекрасно друг друга понимают.
Амалия чувствовала, что ей сейчас не следует задавать никаких вопросов — она должна лишь слушать и сочувствовать.
— Меня удочерили и вырастили граф и графиня. Я не знаю, предопределена ли заранее судьба каждого из нас, но эта самая судьба свела меня с мальчиком-цыганом, который стал моим лучшим другом, а впоследствии мы полюбили друг друга.
На лице Амалии появилось выражение удивления, но Беатрис тут же ответила на ее немой вопрос.
— Ты знаешь Марию Эмилию. Она усыновила этого мальчика, когда жила вместе со своим мужем на судоверфи Ла-Каррака, где Браулио использовали на принудительных работах — так же как и твоего отца.
Амалия тут же догадалась, что эта любовь оборвалась из-за какого-то трагического события.
Беатрис чувствовала, что ей очень легко общаться с Амалией. Она коснулась ладонью ее лба, радуясь, что между ними установилось взаимопонимание. Она подумала, что Амалия, наверное, тоже может слышать тихие голоса, которые время от времени раздавались в голове у Беатрис. Похоже, что Амалия обладала такой же внутренней силой, что и она. Беатрис постепенно убеждалась в этом все больше и больше, и это ей нравилось.
— Ты когда-нибудь задавалась вопросом, почему зло терзает одних людей больше, чем других?
— Наверное, потому что эти люди более привлекательны для него, — ответила цыганка.
Беатрис понравился ее ответ.
— Ты тоже чувствовала, как силы зла окружают тебя, словно их притягивает к тебе?
— Да. Они похожи на что-то такое холодное, на какой-то кошмарный сон, повторяющийся каждую ночь. Я всегда их чувствую, уже даже привыкла к их присутствию.
— Понятно. И ты даже начинаешь желать, чтобы они никогда тебя не покидали, хочешь чувствовать их поближе, хочешь стать их госпожой…
Амалия не понимала смысла этих слов, а вот Беатрис все было ясно. Трагические события, которыми была полна ее жизнь, мало-помалу выработали в ней совершенно новое восприятие окружающего мира, и ее представление о зле кардинально изменилось. Теперь она уже не видела в нем ничего ужасного и считала себя его самой верной спутницей, не расстававшейся с ним на протяжении уже нескольких лет. Зло превратилось в ее компас, в ее проводника, в ее судьбу.
— Он погиб, да? — Не сумев сдержать свое любопытство, Амалия тут же почувствовала, насколько неуместным был ее вопрос.
— Мне непонятно, почему ты меня об этом спросила, Амалия. Ты ведь и без слов уже проникла в мои мысли и обо всем узнала. Разве не так?
— Да, именно так. Я мысленно увидела, как вы поддерживаете его тело. Мои глаза, как это бывает во сне, на мгновение стали вашими глазами, и я даже почувствовала, как сильно он вас любил. А еще вокруг вас была кровь, боль, смерть.
— Полтора месяца назад во дворце герцога де Уэскара состоялось большое празднество. Я тогда — по воле своих приемных родителей — уже считалась невестой герцога, и в тот вечер мы впервые появились с ним на публике вдвоем. Туда пришел и Браулио, а вместе с ним — одна наша общая знакомая. За два дня до этого события мы поругались с Браулио по поводу одного из ваших законов, согласно которому, как мне сообщил Браулио, он не имеет права даже прикасаться к замужней женщине. Так что у нашей любви уже не могло быть продолжения. Мы разговаривали с ним на кладбище, и, как я хорошо помню, я решила тогда порвать с ним навсегда. Я в тот момент не нашла в себе сил понять его и примириться с тем, что он мне сообщил, а потому закрыла для него свое сердце. — Беатрис на секунду замолчала, чтобы умерить острую душевную боль. — На балу он танцевал рядом со мной, пытался со мной помириться, но я снова его отвергла: тот поцелуй, который мне следовало после танца подарить ему, я отдала своему покойному мужу. Затем раздался страшный грохот и начался всеобщий переполох. Вскоре громыхнуло еще три раза. Я в отчаянии бросилась искать Браулио, предчувствуя, что он погиб. Когда же я его нашла… — Последовало долгое молчание. — Обо всем остальном ты уже знаешь.
Беатрис посмотрела на Амалию. У той из глаз текли слезы. Беатрис вытерла их ладонью, и ей самой тоже захотелось заплакать. Но она не смогла.
— Вы как-то раз упоминали об одной книге…
— Пока еще не время. Но ты ее увидишь. Поверь мне: позднее ты все поймешь.
Часы пробили полдень. Амалия напомнила Беатрис, что ей нужно поторопиться, если она не хочет опоздать на урок латинского языка. Хотя бой часов нарушил их особенное, почти магическое единение, жизнь, как всегда, текла своим чередом, словно в ней не было места никаким эмоциям — а может, в ней не было места вообще ничему.
Амалия поспешно встала и снова принялась застилать кровать.
Беатрис взяла накидку, чтобы защититься от холода, и направилась к выходу, довольная тем, что Амалия теперь стала важной частью ее души, заполнив собой ту зияющую пустоту, которая образовалась там стараниями других людей.
Беатрис шла на занятие по латыни, осознавая, что должна как можно лучше изучить этот язык, который она все еще недостаточно хорошо знала для выполнения поставленной перед собой задачи.
Казармы, в которых жили королевские стражники, примыкали с северной стороны к воротам Конде-Дуке и занимали несколько кварталов в том районе Мадрида, где находились в основном дворцы и монастыри. В казармах жили и обучались военному ремеслу внушавшие всем страх королевские гвардейцы — лучшие солдаты во всей армии. На них возлагалось обеспечение безопасности королевской семьи.
Сформированная в основном из иностранцев — а точнее, выходцев из Фландрии, — королевская гвардия вызывала уважение у части испанцев и неприязнь у остальных, недовольных тем, что после воцарения в Испании династии Бурбонов власть в стране постепенно переходила в руки иностранцев.