«Симью», который, покинув Тенерифе, должен был направиться в Лондон на парах, а не на острова Зеленого Мыса на парусах, взял съестных припасов всего на неделю, и Томпсон был охвачен страшным отчаянием, когда 17 июня в десять часов утра мистер Ростбиф пришел объявить ему, что если режим не будет изменен, то назавтра на пароходе не останется ни куска хлеба.
Глава восьмая
«Симью» гаснет как лампа
То было серьезное осложнение для пассажиров и моряков, которых уже можно было величать «потерпевшими крушение».
Что станется с ними, если переезд затянется? Не придется ли повторить историю плота с «Медузы» – питаться приносимыми в жертву товарищами?
Собственно, эта гипотеза не была недопустима. Хотя бы по жадным взглядам, следившим порой за огромным Пипербомом, было очевидно, что такая мысль уже зарождалась не в одном мозгу.
Злополучный голландец! Быть съеденным, конечно, очень неприятно! Но насколько еще неприятнее, если не знаешь за что!
Пипербом все-таки должен был отдавать себе кое-какой отчет в положении вещей. В маленьких глазах, выступавших из лунного диска его лица, пробегали вспышки беспокойства, когда ему приходилось оставлять стол, внезапно ставший менее обильным.
Товарищи его, более осведомленные, все-таки с не меньшей трудностью переносили новый режим воздержания.
Когда капитан Пип, извещенный Томпсоном о критическом положении, передал пассажирам неприятную новость, в ответ на его сообщение раздался хор восклицаний возмущения и отчаянья.
В немногих точных и спокойных словах капитан пытался успокоить испуганное общество. Положение было ясно. Припасов оставалось на один день. Но что же! Вместо одного сытного обеда приготовят четыре, которые будут менее обильны, вот и все, и так протянут до вечера 18 июня. До тех пор они, наверное, увидят землю и даже, вероятно, высадятся на берег.
Энергия командира сообщила некоторое мужество пассажирам. Решили вооружиться терпением. Но как грустны были все лица! Как угрюмы были все эти туристы, еще недавно отправлявшиеся в дорогу в таких блестящих условиях!
Один лишь Бекер испытывал полное удовлетворение. С бесконечным наслаждением видел он, как агентство Томпсона с каждым днем все больше запутывалось. Морить людей голодом! Это просто восхитительно! Если бы еще один или два пассажира умерли, счастье его было бы полное. Но если бы даже дело и не дошло до этого, то противник его был бы окончательно повален, и сухим жестом, прерывавшим частые и безмолвные монологи, он вычеркивал Томпсона из списка английских агентов экономических путешествий.
Что касается риска, которому он лично подвергался, то это, казалось, не беспокоило Бекера: он был слишком поглощен мыслями о несчастьях своего противника и о выгодах, которые доставит крах агентства Томпсона для компании Бекера.
День 17 июня прошел при новом режиме. Впрочем, режим этот не казался особенно жестоким. Но полуголодный желудок влияет на душевное состояние, и недовольство продолжало расти между пассажирами.
Следующий день начался плачевно. Не разговаривали, избегали друг друга, вся жизнь сосредоточивалась в глазах, направленных на юг, где не виднелось, однако, никакой земли.
За завтраком съеден был последний кусок хлеба. Если к вечеру земля не покажется, то положение станет действительно очень опасным.
В течение этого дня подвернулось развлечение, способное прервать общую тоску, и развлечение это, может быть несколько жестокое, устроил, как всегда, мистер Блокхед.
Несчастному бакалейщику положительно не везло. Когда последняя провизия уже была на исходе, он не мог даже воспользоваться ей. Необходимый для этого инструмент сломался в его руке или, вернее, во рту его.
Флюс, которым окончилась эта затея, не проходил у Блокхеда. Напротив, он увеличивался с каждым днем, пока не принял положительно феноменальных размеров.
Блокхед не выдержал страданий. Он отыскал Томпсона, и тоном, которому боль придавала раздражительность, потребовал у него помощи. Разве администратор не должен был иметь врача на пароходе?
Томпсон печально смотрел на нового врага своего покоя. И этот человек теперь против него! Какой еще удар готовит ему будущее?
Однако страдания Блокхеда были столь очевидны, что Томпсон по крайней мере захотел попытаться облегчить их. Ведь для того, чтобы вырвать зуб, нет надобности непременно быть доктором. Для этого дела годится всякий, умеющий владеть щипцами или даже, в случае надобности, клещами. А разве не имелась на пароходе целая категория людей, привычных к этим инструментам? И Томпсон по доброте душевной повел больного в помещение машинистов, ничего теперь не делавших.
Один из них, не колеблясь, тотчас же вызвался сделать операцию. Это был здоровенный парень, краснолицый, рыжеволосый, геркулесовой ширины в плечах. Не было сомнения, что у него хватит силы, чтобы освободить Блокхеда от больного зуба.
Но одно дело – гайка, другое – зуб. Импровизированный лекарь испытал это. Вооружившись громадными кузнечными клещами, он должен был дергать три раза среди оглушительного воя пациента, который сидел на палубе, на солнцепеке, и которого крепко держали два парня, потешавшиеся в душе.
Корчи и извивания несчастного бакалейщика при других обстоятельствах не преминули бы вызвать смех со стороны его немилосердных спутников. Так уж создан человек. Чувство смешного у него более острое, чем чувство жалости. Смех вырывается прежде, чем пробуждается сострадание. Но в данном случае мистер Блокхед мог быть потешным сколько угодно. Лишь несколько подавленных улыбок следовали за ним, когда, наконец избавившись от зуба, он побежал в каюту, держась за щеку обеими руками.
Несмотря на боль, его способность восхищаться всем необычайным не совсем пропала. Быть оперированным машинистом с помощью кузнечных клещей на пароходе с испортившейся машиной – это совсем не банальная вещь.
Теперь, когда приключение кончилось, мистер Блокхед совсем не сердился на лекаря, потому что чувствовал себя героем. У него хватило даже мужества потребовать назад свой зуб. Позже он должен был служить вещественным воспоминанием его необыкновенного путешествия. Зуб этот, большой коренной, тотчас был ему передан, и Блокхед, посмотрев на него с волнением, бережно сунул его в карман.
– Он его сохранит как вещественное доказательство против вас, – мягко заметил Бекер Томпсону, сопровождавшему на корму своего пассажира.
Отныне Блокхед мог уже жевать. К несчастью, было слишком поздно: на «Симью» нечего было есть.