Читать интересную книгу Холодное солнце - Евгений Крестовский

Борис Алексеевич чуть притормозил и подождал Бармина.

– Приготовь оружие. Может случиться драчка. Надеюсь, жилет на тебе?

– Под курткой, – прошептал Бармин. – А почему драчка?

– Там лежит Силыч. Сам он упасть не мог. Значит, ему помогли. Только не лезь вперед. И еще: смотри по сторонам. Они где-то здесь притаились. Фонарь на снегу – приманка. О-па! Вот один!

Подполковник указал рукой на подножие сопки, где тлел маленький красный огонек. Кто-то курил, лежа на земле. Подполковник стал забирать вправо, чтобы оказаться над курящим. Их с Барминым все еще не заметили.

Когда до засевшего в снегу оставалось не больше десяти метров, Борис Алексеевич встал и, держа перед собой оружие, нацеленное на огонек сигареты, побежал. Куривший заметил подполковника, когда тот уже летел на него сверху, вытянув вперед руки с десантным автоматом.

Удар приклада пришелся сидевшему в засаде в ухо. Он охнул и уткнулся в снег. Бармин съехал к подножию и тут понял, что находится рядом с выходом Уклона на поверхность. Он хотел сообщить об этом подполковнику, но тут все поплыло у него перед глазами, и земля, встав перед ним отвесно, ударила его обледенелым сланцем в лоб.

31

– Никуда я с тобой не поеду, – сказала Вероника Николаевна, зябко передернув плечами.

Она сидела в кресле, кутаясь в пуховый платок. Илья Борисович прогуливался перед ней, заложив руки за спину.

– Значит, ты не хочешь увидеть настоящее море? Ты представить себе не можешь, какое это блаженство – сидеть в горячем песке, а потом бросаться в волну! Ну, хочешь, я куплю тебе остров, где ты будешь королевой. Ты будешь срывать с пальмы бананы, а черные мальчишки, как обезьянки, будут доставать для тебя кокосы. Ты не веришь мне?!

– Как обезьянки… – Вероника Николаевна усмехнулась. – Не надо, Илья. Я все равно никуда не поеду отсюда!

– Но почему?!

– Потому что не хочу оставлять обезьянок, которые доставали для тебя кокосы! Не делай удивленные глаза, не надо! Я знаю, ты решил избавиться от них! Ты хочешь начать новую жизнь – жизнь политика с чистыми руками и безукоризненной биографией! Геолог-первооткрыватель, честно наживший в тундре… миллиарды. С этой сказочкой ты объявишься в столице этакой скромной серой лошадкой. Потом выиграешь основной забег. Непременно выиграешь! Ты умеешь охмурять массы… А потом… потом устроишь на одной шестой части суши Объект, где счет обезьянкам пойдет на миллионы, десятки миллионов!

– Что же в этом плохого, дорогая?!

– Люди с Объекта могут тебе помешать. Они знают, откуда взялось твое богатство и, главное, какой ценой. Сколько за эти слитки полегло обезьянок? Что ты задумал: уморить всех голодом или заморозить? Правда, тебе удобней сжечь их… Что ж, я сгорю одна из первых!

– У тебя жар! – сверкнул глазами Илья Борисович. – Какой там голод! Закрома от консервов ломятся. Топлива в цистернах на пять лет вперед. Все, что я здесь делаю, – для них, для людей!

– Ты не на трибуне. Не кричи! Какие там люди?! Они для тебя материал. Человеческий материал. Разве это не твои слова? Сначала ты убил моего отца. Убил, убил! Мама рассказала мне об этом перед смертью. И все из-за этого открытия, из-за руды этой проклятой. Кстати, и жил ты с мамой после этого только для того, чтобы тайна смерти отца не стала всеобщим достоянием. Жил, жил… да и отравил!

– Замолчи! – Голос Ильи Борисовича задрожал. – Гадкая девчонка! – Блюм опустился в кресло, держась за сердце.

– Отравил, – продолжала Вероника Николаевна. – Ведь она грозилась все рассказать. Она была виновата перед отцом и очень этим мучилась. Кажется, тогда же приехал на Манское и этот твой фармацевт с уголовными наклонностями. Он подсказал тебе, как незаметно убрать человека.

– Вероника, – твердым голосом начал Илья Борисович, – тебе надо уменьшить дозу и почаще бывать на воздухе. Дурь так и прет из тебя!

– А потом ты принялся за меня, – не обращая внимания на слова Блюма, продолжала она. – Нет-нет, ты не боялся, что я могу что-то рассказать о тебе. Просто ты вдруг заметил меня и… захотел иметь девочку. Я помню, с каким удовольствием ты растлевал меня.

– По-моему, ты была не против! – усмехнулся Блюм. – Или я ошибаюсь?

– Я тогда ничего не понимала, да и ты никого не подпускал ко мне. Сознайся, ты ведь хотел убить Донского тогда, двадцать лет назад? Работяги избили его тогда по твоему приказу. Хорошо еще, что там не было твоего Березы. Этот пес не отпустил бы Глеба.

– Нехорошо так о покойнике, Вероничка! – Блюм с издевкой смотрел на нее.

– Я возненавидела тебя. Мне не повезло: ты успел вынуть меня из петли. Второй раз на это было трудно решиться… Но ведь были таблетки! Можно было принять целый пузырек и уже никогда не проснуться. Вот тогда тебе опять понадобился Аптекарь. Он посадил меня на иглу. Ты прав, когда кричишь, что я несчастная наркоманка и потому никому не нужна…

– Даже ему, слышишь, твоему Донскому! – взвился побледневший Илья Борисович.

– Даже ему, Донскому… – Вероника Николаевна горько усмехнулась. – Я уже давно – человеческий материал… и никуда отсюда не уеду. Отныне я не выйду из этих четырех стен. Не надо мне никакого моря!

32

Уже неделю на Объект падал мокрый снег. Мохнатые хлопья бесшумно ложились на гнилые крыши домов и ангаров, придавая угрюмым строениям сказочный вид. Дважды в сутки жилые кварталы объезжали автобусы, собирая сменных рабочих ТЭЦ и комбината, чтобы везти на работу. Дважды в сутки они проезжали мимо лежащего на обочине трупа, покрывавшегося за ночь толстым снежным одеялом, обдавая его серым месивом из-под колес. Лежащий на обочине был никому не интересен.

Патрульные УАЗы утюжили грязные улочки Промзоны, загоняя в норы бомжей и вдруг объявившихся здесь лаек. Как только косые исчезли из Промзоны, собачки покинули подземные убежища.

Однако не бомжи и не собаки интересовали патрульных. Они получили приказ отловить и вернуть в казарму своего товарища: беглый вбил себе в голову, что он – полярный волк. Сверкая безумными глазами, он в сумерках бродил по Промзоне в поисках одинокого прохожего…

Шахты Промзоны замерли, перестав выдавать на-гора руду. Комбинат встал: плавильные печи не отплевывались раскаленным металлом. Объятые густым паром, они вполнакала тлели в опустевших цехах. Всюду царило запустение. Бригады литейщиков под началом сменных мастеров поддерживали на комбинате режим, позволявший печам не замерзнуть в ожидании сырья.

Рудное тело под Объектом было выбрано целиком, а новое только разведывалось: буровые установки за пределами Промзоны ни на минуту не прекращали бурение. Блюм сообщал металлургам, что как может воздействует на геологов, и те честно не жалеют себя. Но плод должен созреть: сначала необходимо определить границы рудного тела и подсчитать в нем запасы руды.

А пока целый город простаивал, медленно, но неуклонно сползая в бездну пьянства и безделья. Можно было сколько угодно кричать на людей и строго наказывать их, но ничего в принципе не менялось: дисциплина падала, как высота на приборах подбитого бомбардировщика. Город погружался во мрак безвременья и смуты…

После отъезда косых строительные работы прекратились, башенные краны безжизненно свешивали стропы, раскачиваемые ветром. Смолкла отрывистая речь азиатов, куда-то пропали КПП на дорогах, и не слышно стало матерщины охранников, ведущих рабов в столовую или баню…

Среди стынущего железа и вопиющего к небу бетона жили в своих полумертвых квартирах прорабы, бригадиры, мастера, нормировщики… и, конечно, бомжи – черные от угольной пыли и неуловимые, как насекомые. Когда-то списанные администрацией в расход, но ускользнувшие от патрулей, они зацепились за жизнь гнилыми зубами и чудом удержались на самом ее краю…

Оставшиеся без работы специалисты днями валялись на раскладушках, а ближе к ночи собирались в забегаловках и рюмочных Буферной зоны, где просиживали до утра, вдрызг пропивая заработанное и ведя бесконечные разговоры о том, какая теперь сказочная жизнь на Материке. Эти ночные разговоры, как правило, заканчивались поножовщиной или мордобоем. Приезжали сонные патрульные и, колотя налево и направо резиновыми дубинками, раскидывали «кучу малу», забирая наиболее отличившихся в дежурку. Там их ставили под ледяной душ, штрафовали и отпускали на просушку домой.

Многие специалисты привыкли к Объекту и вовсе не собирались уезжать отсюда, справедливо полагая, что на Материке им придется искать себе место под солнцем. А здесь каждый из них хоть немножко, но ощущал себя если не рабовладельцем, то надсмотрщиком с широкими палочными полномочиями…

Однако были и такие, кто не желал оставаться на Объекте ни минуты, поскольку контракт закончился. Их никто не держал: им выплачивали аванс и группами увозили на побережье, где швартовались суда с мазутом для ТЭЦ или ледокол с продуктами.