Чего его искать,— проворчал Кантор,— я его в руках держу. Пойдемте, в самом деле, по дороге поговорим. А то я начинаю представлять, чего может наворотить оставшаяся часть его величества...
Кантор! — напомнил король.— Ты так и намерен тащить меня, как горшок с кашей? Возьми как-нибудь поудобнее, чтобы я мог видеть собеседников.
Это как, например?
Да как угодно, только не за уши!
Кантор выругался, пристроил голову на согнутом локте, чтобы его величество мог общаться с Доктором и видеть его. Затем они наконец двинулись в сторону выхода.
ГЛАВА 12
Знаешь, я не думаю, что этот ребенок представляет для нас опасность.
Правда? Тогда давай оставим его себе. Я всегда мечтал о домашнем животном.
М/ф «Корпорация монстров»
Спешите видеть! Только один вечер в вашем городе — всемирно известный цирк монсира Бертильона! Не пропустите потрясающее представление...
Стоп, стоп! — Дон Мигель поднял короткопалую ладошку, останавливая непутевую ученицу.— Ольга, ты можешь хоть сто раз не верить во всю эту чушь, но зритель поверить должен, хоть расшибись.
Всегда ненавидела рекламу! — проворчала Ольга и попыталась еще раз представить себе, что это не вранье, а всего лишь игра. Прикол такой. Всемирно известный цирк монсира Бертильона. Ага. Уставной капитал — четырнадцать золотых, две лошади и один разваливающийся на ходу фургон. А главное наше богатство — люди.
На самом деле «монсир Бертильон» являлся чистокровным доном Хосе и к семье цирковладельцев имел весьма опосредованное отношение, да и лидером считался только формально. Собственно, от семьи нынче остались только мадам Катрин и ее племянница Инесс, плод любви покойного брата и приблудной нимфы. Пожилая дрессировщица и была здесь истинной хозяйкой, причем ее методы руководства персоналом (особенно мужской его частью) зачастую не отличались от основной работы. Старый фокусник терпел дрессуру ненаглядной Катрин с невиданным для мистралийца стоицизмом. То ли так любил, то ли семь лет в лагерях сказались на характере.
Клоун дон Мигель, вольнолюбивый старый холостяк, дрессировке не поддавался, однако за прошедшие десять дней Ольга не заметила ни одного конфликта по этому поводу. Протесты воспитуемого никогда не выходили за рамки ззлобной дружеской подначки, а мадам в ответ только сердито фыркала, но от наездов воздерживалась, ибо дон Мигель пользовался авторитетом в коллективе как всеобщий миротворец и мозговой центр. Общительный колобок и в самом деле отличался редкостным миролюбием и все вопросы предпочитал решать дипломатическим путем. Также в нем выгодно сочетались житейская смекалка и высшее инженерное образование. А еще у этого дядечки была дивная фамилия Доннерштайн, которая не совсем подходила к имени, зато прекрасно сочеталась с ростом, дипломом и нежной любовью к пиву, что легко проясняло некоторые особенности родословной.
Несвойственная гномьему роду бесконфликтность позволила дону Мигелю пережить все политические потрясения последних лет, ни в одно не впутавшись. Почти двадцать лет он спокойно прослужил в береговой охране, осматривая и починяя дальнобойную баллисту, и за это время ему ни разу не довелось из нее выстрелить по врагу (если не считать периодических учений, где противник был условным). Никакие чудовища из моря не вылезали уже с полвека, а пираты еще не настолько обнаглели, чтобы подплывать к столичному порту.
Менялись правительства и главнокомандующие, а дон Мигель все возился со своей баллистой, не обращая внимания на политику и развлекая сослуживцев байками собственного сочинения, и занимался бы этим достойным делом до сих пор, если бы в один прекрасный день не почувствовал, что ему все это надоело. Пожалуй, из всех мистралийцев, покинувших родину за последние двадцать лет, он был единственным, кто бежал не от репрессий очередного правительства, а от собственной скуки. Решение пришло внезапно — теплым весенним вечером дон Мигель зашел в давно облюбованный кабачок, где подавали настоящее гномье пиво. По некоему велению свыше туда же зашли заезжие циркачи помянуть старого клоуна, который днем раньше по пьяной лавочке навернулся с помоста. На следующее утро достопочтенный инженер подал в отставку и укатил с этим же цирком на север, внезапно найдя лучший способ изменить свою скучную жизнь и повидать мир.
Возможно, когда-то, во времена детства мадам Катрин, цирк действительно был известным и процветающим, но в последние лет десять, после смерти ее брата, начались катастрофические проблемы с кадрами. Мужчины почему-то не задерживались в коллективе надолго. Они ломали конечности, скоропостижно женились, находили более высоко оплачиваемую работу, уходили в армию или в монастырь, а то и просто сбегали, не вынеся жестокой диктатуры. Вот так и дошло до того, что во «всемирно известном цирке» остались одни мистралийские эмигранты, да и те в последний момент здорово подвели хозяйку. Всего за день до отъезда из столицы два брата-акробата Ровего и Эухенио удрали в партизаны, а жонглер Хулио до сих пор было смертельно на них обижено за то, что не позвали с собой.
Когда речь заходила о Хулио, Ольга все еще путалась в грамматических родах. И обижать беднягу не хотелось, и говорить о нем в мужском роде язык не поворачивался. На самом деле, конечно, это была самая настоящая Хулия, и наглядные свидетельства тому имелись. Хотя по части бюста она не шла ни в какое сравнение с Кирой или Камиллой, но все же превосходила Ольгу достаточно, чтобы пол можно было определить на глаз. При этом Хулио одевалось и вело себя как мужчина, предпочитало девушек парням и настаивало на соответствующем обращении. Судя по скрываемому сочувствию коллектива, для подобных закидонов имелись серьезные причины, о которых можно было только догадываться, но ни в коем случае не обсуждать вслух. Кинжалами Хулио тоже жонглировал, а при необходимости мог и метнуть. Не с такой безошибочной точностью, как это делал Диего, но и при сорока процентах вероятности лишнее слово могло стать опасным.
Пятый член коллектива, хорошенькая полунимфа Инесс, невесомой птичкой порхала по канату, никогда не думала о завтрашнем дне и охотно дарила свою любовь особо благодарным зрителям.
Тетушка смотрела на это сквозь пальцы и больше переживала о нравственности своих болонок. По мнению мадам, Инесс была святой невинностью по сравнению со своей покойной матушкой. Опять же при их-то образе жизни уберечь девичью честь — дело безнадежное. Если все время никому не давать, рано или поздно кто-то возьмет без спросу. А вот ежели Шнурок или Шарик болонок огуляют, вот это уж будет проблема. И так выступать некому, да еще и без собак остаться — полное разорение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});