не сможете сегодня выступать, я едва досидел до конца заседания. Я вызвал доктора к барьеру и допросил его. Он удовлетворил любопытство суда, заявив, что вы действительно больны, но от этого мне еще больше захотелось увидеть вас. Вам что-нибудь нужно? Что вам принести? Вы уверены, что доктору можно верить, – я могу послать за своим?
– Со мной все в порядке, просто я очень устала. Я надеялась, что за выходные смогу отдохнуть, но ошиблась. Итак, расскажите мне, как идут дела.
– Великолепно. Весь день допрашивали специалистов по почеркам. Двое с почтамта, контролеры франков, они принесли микроскопы. Еще один – из банка Коуттов, и трое – из Английского банка. Все дали один и тот же ответ, хотя Персиваль изо всех сил пытался все исказить.
– И что же они ответили?
– Сходство сильное, но они не могут под присягой утверждать, что почерки идентичны. Они думают, что почерк один и тот же, и все. У них был ужасно глупый вид, когда я спросил, читали ли они в газетах протокол заседания, на котором обсуждалась подлинность письма. Естественно, они все ответили, что читали, а это значило, что фактически они давали пристрастную оценку, заранее зная о сомнениях относительно подлинности письма.
– Итак, правительственная партия никуда не продвинулась?
– Абсолютно. Расследование стоит на месте, и вопрос можно решить только голосованием. После экспертов мы допрашивали старого Клаверинга, который решил отрицать знакомство с вами. И отрицал, пока не увидел ваши письма. Он нас здорово развлек. Его допрашивал Сэм Уитбред, и он так его уделал, что старик был рад убраться от него подальше. Его свидетельские показания никак не повлияли на обвинения, но, увидев, как он отвечает на вопросы, как мямлит и ходит вокруг да около, все пришли к выводу, что и он обращался к вам за назначением. Потом вызвали Гринвуда и Гордона. Ничего существенного. Они представили целую груду совершенно ничего не значащих бумаг. Все заскучали. Вообще-то, интерес пропал, как только стало известно, что вы не придете.
– Как жестоко с их стороны развлекаться, глядя на мои мучения. Жертва, брошенная на растерзание львам.
– Вовсе нет. Вы никогда не выглядели как жертва. Такое впечатление, что вы в любой момент превратите заседание в веселый спектакль. Министр юстиции – медведь, а вы – охотник, который травит его. Все члены парламента просто в восторге от вас, в том числе и члены правительства. Даже Вилберфорс забыл о рабах-неграх и говорит только о вас. Я слышал, как он во время разговора с одним из своих друзей со вздохом сказал: «Она хорошая – в глубине».
– В глубине чего?
– В глубине души. Он сказал, будто вы попали под влияние злого человека.
– Возможно, он прав. Если верить памфлетам, на меня оказывало влияние столько людей, что от меня почти ничего не осталось. Вы читали их?
– Я не унижаюсь до того, чтобы читать всякую мерзость. Мне кажется, я утомляю вас?
– Ни капельки. Ваше присутствие успокаивает меня.
– Дело с письмом выглядит очень странно. Послушайте только, что говорят в кулуарах: Сандон понял, что, раз письмо написано герцогом, оно сыграет на руку обвинению, поэтому он сделал вид, будто потерял его. Ему даже в голову не приходило, что Эдам представил его суду.
– А почему Эдам представил его? Ведь оно только вредило им.
– Как вы не видите – потому что он сам не верил, что письмо подлинное. А сейчас, из-за того что Сандон все так безнадежно запутал, это письмо, а потом и другие письма приобщили к вещественным доказательствам – и получилось, что они сами все устроили! Именно поэтому письмо и принесет победу нашему делу. Персиваль сам себя высек. Готов поспорить, что завтра же его королевское высочество выкинет Эдама.
– Он побоится выгнать его. Эдам держит его в клещах. Я всегда это говорила.
– Вы действительно ни о чем не сожалеете? Это замечательно.
– Какой смысл сожалеть сейчас? Слишком поздно.
– Ходят слухи – хотя им никто не верит, – что за всем стоит Кент. Я знаю, как зародилось подобное подозрение: однажды вы в своих свидетельских показаниях заявили, что были знакомы с Доддом, личным секретарем Кента. Но ведь все знакомы с Доддом.
Она не ответила. Она помнила, что надо быть осторожной. Идеалист Фолкстоун даже не догадывается, что за всем стоит заговор.
– Вы хорошо его знаете? – спросил лорд Фолкстоун.
– Кого, Додда? О боже, нет. Он такой зануда. Живет по соседству, на Слоан-стрит, и любит иногда заглядывать на огонек.
– На вашем месте я держался бы от него подальше. Придворные сплетничают вовсю, это часть их работы. Именно это сильно удивляло меня, когда я жил во Франции – еще до Террора, естественно, когда была сильна власть идеалов. А когда тирания была свергнута и появилось будущее, ради которого стоило жить, они, эти ребята, словно возродились.
Слава богу, он углубился в свою любимую тему. Опасность миновала, сейчас по крайней мере. Через десять минут надо налить ему бренди, чтобы отвлечь внимание, потом можно разрешить сесть на кровать.
Его внимание было отвлечено, но не с помощью бренди.
Опять появилась Марта, которая сообщила, что звонят в дверь.
– Вас хотят видеть полковник Уордл и майор Додд.
Молчание. Изобразить ужас. Потом изумление.
– Как странно! Они пришли вместе? Интересно зачем?
– Полковник Уордл надеется, что вы примете его.
– Зря надеется.
Лорд Фолкстоун поднялся со стула:
– А ему не покажется странным, что меня вы согласились принять, а ему даже слова не хотите сказать?
– Пусть кажется. Я могу встречаться с теми, чье общество доставляет мне удовольствие.
– Я в замешательстве. Прошу вас, примите его. Если он узнает, что я здесь, могут пойти всякие глупые сплетни.
Его светлость боится быть скомпрометированным. Он упал в ее глазах. Он уже не казался таким привлекательным.
– Хорошо. Пусть поднимается.
Его светлость успокоился. В спальню вошел полковник Уордл.
Вместо ожидаемой самодовольной ухмылки, тычка под ребра, замечания: «А вы, кажется, меня обставили?» – с намеком на общество, в котором она пребывает, она увидела тревогу: член парламента от Оукхэмптона был чем-то обеспокоен. Он пробормотал пару ничего не значащих фраз и замолчал. Что-то было не так. Она почувствовала, как изменилась атмосфера.
– Лорд Фолкстоун рассказал мне о сегодняшних событиях, – проговорила она. – Как я поняла, решение не вынесено, но для нас все складывается удачно.
– Да. Палата настроена хорошо по отношению к нам. В этом заключается одна из причин, почему мы приехали к вам. Думаю, будет лучше, если вы воспользуетесь своей болезнью и попросите разрешения не присутствовать больше ни на