Вместе с поляками-повстанцами и следом за своим паном князем Романом Сангушкою прислан был в Сибирь в Нерчинские рудники Онуфрий Ворожбюк, крестьянин Подольской губернии, один из многочисленных торбанистов Вацлава Ржевусского, эмира злотобродого, ученик торбаниста шляхтича Видорта.
Григорий Видорт (род. 1764 г.), народный украинский поэт, был с Ржевусским на Востоке. В 1821 году он перешел к Евстафию Сангушке и восхвалял его на торбане только год; в этом же году он умер, передав свое ремесло сыну Каэтану (умершему в 1851 г.). Каэтан Видорт был последний торбанист-художник. Сын последнего уже утратил искусство отца и деда, но продолжал забавлять Романа Сангушку песнями деда. Из них в честь Романа Сангушки сохранились многие, сочиненные на малороссийском языке. Эмир, как известно, любил лошадей и украинскую музыку. Для лошадей имел конюшню, не уступавшую в роскоши многим дворцам. В комнатах, украшенных с турецкою роскошью, Ржевусский любил по вечерам слушать торбанистов, которые razmarzonemu panu пели песни, сложенные в честь его. Эти песни принес с собою Ворожбюк на каторгу, познакомил с ними каторжных, а кстати выучил и другим малорусским песням. Некоторые из песен, сочиненных Видортом и переданных Ворожбюком, помнили ссыльные поляки. Вот одна из них, чествующая эмира с лошадьми:
Гей? выихав наш РевухаВ чистый степь гуляти,Перевисив через плечиСигайдак богатый.Грай море! черное море, биле море, синеморе,гала гаду гу-гу-гу-гу, гала гиду гу-гу-гу-гу.Сивы кони поймалиГнедые и черны.Тешьте мене, щоб не тужил,Ревуха моторный.Грай море! черное море, биле море, и т. д.Шахтамир. Тамира (наши кони) —Той мои соколи!Коли всиду смило иду,Не спаду николи!(Припевок)Ах ты, Гульда, моя мила,Коли на тя сяду,Носишь мене по витру —Николи не спаду.Подай, Саво, коня свово,Нехай меня знают;Коли сяду на кони я,Жилы мини дергают, и проч.
"Мелодия песни (говорит Аг. Гиллер) скорая, красивая и настоящая украинская, весьма сильно свидетельствующая о композиторском таланте Видорта. Ворожбюк в Сибири певал ее с энергией и всегда только под вдохновением любимых и милых воспоминаний. Эти песни оживляли его измученное сердце и разглаживали морщины на нахмуренном челе. А прекрасно пел Ворожбюк и мастерски играл на торбане! Он был известен в ссылке под именем «торбаниста». Попался он в ссылку таким образом:
Фантазер, эмир Zlotobrody, в 1831 г. ушел в повстанье с оружием, лошадьми и торбанистами и погиб в битве под Даховом. Ворожбюк был взят в плен и приговорен в Сибирь. В толпе узников шел он в ссылку веселый, певучий, остроумный и болтливый. Достоинствами этими и другими он сумел в походе располагать конвойных солдат в свою пользу и выбивать у них различные уступки и льготы для товарищей. Ссыльные товарищи дали ему прозвище Шахрая (барышника, жида, торгующего ветошью). Все Шахрая любили, Шахрай всех веселил. Шли по Волыни и Украине не в скудости, потому что паны и панны делали для узников различные складчины из денег, одежды и вещей, потребных на дальнюю и трудную дорогу. В Нерчинских рудниках Ворожбюк женился на сибирячке, занялся хозяйством, торговал водкою, но, главное, работал деревянные курительные трубки, которые и раскупались товарищами и сибиряками. Низенький и смуглый, он был настоящим типом русина с черными волосами и ясным взором".
Народные русские песни покушались идеализировать преступников и характеризовали, между прочим, двух преступниц-убийц в следующем виде:
1
По часту мелку орешничкуТут ходил-гулял вороной конь,Трое суток непоенный был,Неделюшку, не кормя, стоял,Черкасское седло на бок сбил,Золотую гриву изорвал,Шелков повод в грязи вымарал.Не в Москве я был, не в Питере —Во стрелецкой славной улице,Во стрелецкой, во купеческой.
(Или так:)
Ты звезда ли моя восхожая,Восхожая, полуночная!Высоко ты, звезда, восходила,Выше лесу, выше темного,Выше садику зеленого.Далеко звезда просветилаДальше городу, дальше Саратова,Дальше купчика богатого.У того ли купца богатогоСлучилося у него несчастьице,Несчастьице, безвременьице:Как жена мужа зарезала,Белую грудь она ему изрезалаНе простым ножом — булатным.Вынимала сердце с печенью.На ножике сердце встрепенулося,Жена-шельма улыбнулася,Улыбнулася, рассмехнулася;На холодный погреб бросила,Дубовой доской задвинула,С гор желтым песком засыпала,А на верх того землею черноюЛевой ноженькой притопнула,Правой рученькой прищелкнула,Хоронила и не плакала;От него пошла — заплакала,Сама младешенька вошла в горенку,Садилася под окошечком,Под окошечком передним.Прилетали к ней двои соколы (или два голубя),Двои соколы, двои ясные(Или: двои голуби, двои белые) —Деверья ее любимые.Они стали ее спрашивати:— Ты, сноха ль, наша невестушка!А где наш братец Иванушка?— Он отъехал во путь во дороженьку,Во путь во дороженьку, в лес за охотушкой,За лютым зверьем левицею.— Ты, сноха ль, наша невестушка,Что у тя в горенке за кровь?— Белу рыбицу я чистила,Бела рыбица трепеталася,По стенам руда металася,По горенке она брызгалася.— Ах ты ль, сноха наша, невестушка!На словах ты нас не обманывай:Его добрый конь в стойле стоит,Его сбруя ратная на стене висит.— Ах вы, деверья, вы ясные соколы!Вы возьмите саблю вострую,Вы снимите с меня буйну голову:Я свово мужа зарезала.Вынимала сердце с печенью,Положила в холоден погреб,Засыпала тело песком желтым,А поверх того землею черною.
2
Что не ястреб совыкался с перепелушкою,Солюбился молодец с красной с девушкою,Проторил он путь-дорожку, — перестал ходить,Продолжил он худу славу, — перестал любить,Насмеялся ж ты мной, отсмею и я тебе:Ты не думай, простота, что я вовсе сирота.У меня ли у младой есть два братца родных,Есть два братца родных, два булатных ножа.Я из рук твоих, ног короватку смощу,Я из крови твоей пиво пьяно наварю.Из буйной головы ендову сточу,Я из тела твово сальных свеч насучу,А послей-то тово я гостей назову,Я гостей назову и сестричку твою.Посажу же я гостей на кроватушку,Загадаю что я им да загадочку,Я загадочку не отгадливую:Да и что ж такого: я — на милом сижу,Я на милом сижу, об милом говорю,Из милого я пью, милым потчую,А и мил предо мною свечою горит?Вот тут стала сестричка отгадывати:"А говаривала, брат, я часто тебе,Не ходи ты туда, куда поздно зовут,Куда поздно зовут да где пьяни живут".
В заключение последняя сибирская песня, называемая бродяжьей:
Вы бродяги, вы бродяги,Вы бродяженьки мои…Что и полно ль вам, бродяги!Полно горе горевать:Вот придет зима, морозы:Мы лишилися гульбы.Гарнизон стоит порядком,Барабаны по бокам,Барабанщики пробили,За приклад всех повели,Плечи, спину исчеканят,В госпиталь нас поведут,Разувают, раздевают,Нас на коечки кладут,Мокрыми тряпицами обкладывают:Знать, нас вылечить хотят.Мы со коечек вставали,Становилися в кружок.Друг на дружку посмотрели —Стали службу разбирать:Вот кому идти в Бобруцкой,Кому в Нерчинской завод.Мы Бобруцка не боимся,Во Нерчинске не бывать:Путь-дороженька туда не близко,Со пути можно удрать.Тут деревня в лесу близко,На пути стоит кабак,Целовальник нам знакомой;Все из наших из бродяг.Мы возьмем вина побольше,Инвалидных подпоим.И конвой весь перепьется,И в поход тогда пойдем.Мы конвой весь перевяжем,Караульных разобьем,Мы оружье все захватим, —Сами в лес с ним удерем.
В таком виде известна эта песня в Сибири. Первообразом ей, вероятно, послужила песня, сочиненная, по преданию, разбойником Гусевым, ограбившим Саратовский собор. В саратовском остроге Гусев сложил такую песню:
Мы заочно, братцы, распростилисьС белой каменной тюрьмой,Больше в ней сидеть не будем,Скоро в путь пойдем большой.Скоро нас в Сибирь погонят,Мы не будем унывать —Нам в Сибири не бывать,В глаза ее не видать.Здесь дороженька большая,И с пути можно бежать,Деревушка стоит в пути близко,На краю Самар-кабак.Целовальник наш знакомый:Он из нас же, из бродяг.За полштоф ему винаТолько деньги заплатить,Кандалы с нас поснимает, —Можно будет нам бежать.
ТЮРЕМНЫЙ СЛОВАРЬ