Странное дело. Под одеялом оказался медведь, тот самый, которого он купил после того, как идиотка Клара выбросила Леночкиного. Иван нового медведя не признавал, и медведь коротал свой век на книжной полке. Степан оглянулся и посмотрел. На книжной полке медведя не было.
Худая рука с острым шишковатым локтем прижимала медведя к ровно дышащему боку, к синей байковой пижаме, надетой по случаю холодов.
Степан еще раз оглянулся на книжную полку. Это был действительно тот самый медведь.
Наверное, все дело было в том, что он так сильно устал. А может, в том, что сегодня на людной улице он своими глазами видел, как тонна металла пыталась погубить близкого человека и почти погубила его, а он, Павел Степанов, даже не мог двинуться с места, чтобы помочь, предупредить, спасти…
А может, дело было в чем-то еще, чего Павел Степанов пока не понимал. Отказывался понимать.
Он выскочил из комнаты Ивана, как будто обнаружил, что ошибся дверью и попал в чью-то чужую комнату.
— Что с вами? — спросила Ингеборга, мимо которой он промчался на всех парах, отчаянно топая уличными ботинками.
— Уезжайте! — приказал он сквозь зубы, но даже не притормозил. — Уезжайте сейчас же!
После чего заперся в ванной.
Вода успокоительно и мощно запела в новеньких трубах.
Из блестящего крана она широким веером летела в белоснежную ванну с такой силой, что казалось, кипит.
Сгорбившись, Степан сидел на краю и тер, тер лицо. Он был уверен, что если перестанет тереть, то обязательно заплачет, и это будет означать конец всей его жизни. Последний раз Павлик Степанов плакал в детском саду, когда воспитательница прогнала его с деревянной, ярко раскрашенной лошадки.
Это была не лошадка, а мечта. Ничего ему так не хотелось, как посидеть на этой лошадке. Но детсадовскими правилами это было почему-то запрещено.
— Лошадка, — проговорил он с усилием и перестал скрести лицо.
Воды в ванне было уже много. Он подставил руку — горячая. Ему хотелось, чтобы вокруг него было очень много горячей воды.
Белов в больнице, и его жизни, как сказали врачи, а потом еще менты, ничто не угрожает. Зеленая машина — ясное дело! — не найдена.
«У кого из ваших сотрудников есть зеленые „Жигули“ пятой модели?»
«Понятия не имею. Я знаю, какие машины у моих замов. Знаю, какая машина была у Петровича и какая у Саши Волошиной. Ни одна из них не похожа на „Жигули“ пятой модели».
«Кажется, это не первое чрезвычайное Происшествие в вашей конторе?»
«Не первое. В середине апреля у нас погиб рабочий, а несколько дней назад мы похоронили нашего прораба».
«Надо же, сколько интересных совпадений! А говорят еще, что вы ведете в Сафоново какую-то почти нелегальную стройку, что вы там храм снесли, а на его месте то ли магазин сооружаете, то ли автобусную остановку, то ли сортир».
Степан подставил лицо под жесткие струи воды, которые больно хлестали и сверкали, как алюминиевая проволока, зато, кажется, сдирали проклятую пленку.
Кому мог мешать его зам? За что его пытались убить? Не было ли у него связей в криминальном мире? Не проигрывал ли он много в казино? А наркотики? А проститутки? Какие именно — девочки или мальчики? Сколько у него детей и есть ли внебрачные? Почему вы встретились на тротуаре около конторы? Вы всегда так встречаетесь или только сегодня?
Степан долго и тяжеловесно соображал, в чем именно его подозревают и почему он должен отвечать на какие-то совершенно идиотские, беспардонные вопросы, да еще отвечать так, как будто он оправдывается и никак не может оправдаться.
Нет, он не знает, где именно его второй зам. У них не принято весь рабочий день сидеть в офисе. У них несколько объектов по всей Москве, и они должны контролировать все. Чернов может быть где угодно — в Сафоново, на Профсоюзной, на складе в Балашихе. Это очень просто проверить, нужно только позвонить.
«Не нужно никуда звонить, если нам понадобится, мы все уточним сами. Сколько всего сотрудников у вас работает?»
«Я никогда не считал. Я точно знаю, сколько сотрудников у меня в офисе, а сколько еще на объектах вместе с рабочими… Это лучше уточнить у прораба».
«Ваш прораб, кажется, недавно скончался?»
И так без конца. И все снова. И потом сначала. И еще раз. И два. И три.
Очень решительно Степан завернул горячую воду и до упора отвернул холодную. Сразу стало нечем дышать, и показалось, что через минуту разорвется сердце.
Нужно терпеть. Нужно дышать. Ничего другого не остается.
Он вылез из ванны, радуясь, что зеркало запотело так, что рассмотреть в него ничего невозможно. В данную секунду он отчаянно не желал себя рассматривать.
Офисная одежда кучей лежала на полу, поверх ботинок.
Степан посмотрел на кучу с отвращением. Он не станет к ней даже прикасаться. Ничего такого. Она полежит до завтра на полу, а завтра явится Клара Ильинична… нет, не Клара, а кто там теперь у него работает, и соберет всю кучу.
Сопя, он кое-как обернул себя полотенцем и открыл дверь.
В коридор сразу повалил пар, и, пошарив рукой, Степан включил вытяжку, которая бодро и негромко загудела.
Нужно одеться. В одном полотенце холодно. Степан вышел из ванной и нос к носу столкнулся с учительницей своего сына, Ингой Арнольдовной.
— Я хотела звонить в МЧС и вызывать спасателей, — сказала учительница хладнокровно, — что вы там делали столько времени, в этой вашей ванной?
Он отлично знал, как выглядит со стороны — мокрые прилизанные волосы, красная рожа, медвежья туша, кое-где прикрытая веселым розовым полотенчиком.
Она давно должна была уехать, мать ее!..
Он прохрюкал нечто неопределенное, то ли извинение, то ли проклятие, прошагал мимо — на стенах задрожали картины — и с силой захлопнул за собой дверь в свою комнату.
Нет, это просто невозможно! Что она себе позволяет, эта чужая женщина, поселившаяся в его доме?! Он сразу, с порога, отпустил ее домой, почему, черт ее возьми, она не уезжает?! Что она делала под дверью ванной? Подслушивала? Вынюхивала? Что ей может быть от него нужно?
Он вытащил из гардероба любимые старые-престарые слаксы, в незапамятные времена купленные в Лондоне в магазине «Маркс энд Спенсер», и тоненький свитерок того же происхождения, вытянувшийся от многочисленных стирок настолько, что приходилось засучивать рукава.
И свитерок, и слаксы были проверенными средствами утешения, и Степану немного полегчало, как только он почувствовал кожей знакомую мягкость старой ношеной ткани.
Теперь он был вполне готов. Мужчина, облаченный в свитер и слаксы, сильно отличается от мужчины, обмотанного поперек живота розовым полотенчиком.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});