— Записку — мне, — потребовала графиня у кого-то из тех, кто его захватил. — Что там в ней?
— Чьи-то адреса, — ответил незнакомый Кара-Батыру, грубый, неприятный голос. — Объяснить, кто их ему дал и почему их столько, сможет только сам этот азиат.
— Хорошо. Выйдите. Вы не должны слышать наш разговор.
— Люди, которые привели его, вышли, громко шлепая подошвами, чтобы графиня не сомневалась, что они не подслушивают, а покорно удалились.
— Наконец-то ты завладел всем моим вниманием, мой верный рыцарь, — властно произнесла графиня. — Ты ведь спешил сюда, чтобы сообщить мне что-то очень важное. Я не ошиблась?
— Прикажи убить меня, графиня. Меня вынудили предать тебя. Вынудили.
— Всего-навсего предать? Меня это не удручает. Все вокруг только то и делают, что предают.
— Но я не должен был предавать. Только не я.
— Можешь считать, что уже покаялся. А теперь к делу. Что это были за люди и чего они требовали? Только честно. До сих пор мы вели с тобой исключительно откровенные беседы.
Кара-Батыр и не собирался что-либо скрывать. Он коротко пересказал, что с ним произошло с того момента, когда здесь, на посольском дворе, появился ротмистр-татарин. Не утаив при этом ни одной подробности.
— И больше тебе нечего добавить? — грозно спросила графиня, когда он замолчал.
— Больше нечего, графиня. Мне не с жизнью жаль расставаться, страшно, что никогда больше не увижу тебя.
Кара-Батыр так и не смог привыкнуть к обращению на «вы». Впрочем, до сих пор графиню это не шокировало. Тем более что иногда он все же пытался переходить на «вы», но хватало его ненадолго.
— Можешь считать, что твой рассказ растрогал меня, — рассмеялась Диана. И К? ара-Батыр четко представил, каким мраморно-холодным и прекрасно-жестоким выглядит в эти мгновения ее лицо.
Он был влюблен в эту женщину. Влюблен настолько, что даже в самых греховных помыслах своих не мечтал о близости с ней. Татарин действительно служил ей преданно, по-рыцарски. Не за плату, а преклоняясь перед красотой графини, ее разумом и даже коварством.
Если бы судьбе было угодно, чтобы он возвысился до хана Крыма, он на коленях молил бы эту женщину стать его женой. Вдвоем они не только удержали бы в руках Крым — в чем Кара-Батыр ничуть не сомневался, — но со временем взошли бы и на стамбульский престол. Однако мог ли он высказать все это графине? И разве такое можно высказать?
— Я не рассчитывал на это, — как можно тверже проговорил татарин, отвечая уже не столько на ее вопрос, сколько подводя итоги своим чувствам и размышлениям.
— Тогда я скажу тебе вот что. Я не королева. И не командующий армией. Мне нет смысла бороться за польский престол, сражаться под стенами Бахчисарая или мечтать о славе первой жены султана.
— Напрасно, моя королева. Вы имеете право рассчитывать на любой трон.
— Я могу воспринимать эти слова всего лишь как проявление лести, — графиня слегка оттянула мешковину и резко прорезала ее кинжалом, чуть не лишив при этом Кара-Батыра глаз. Но кинжал так и оставила на уровне его переносицы, — которой, как тебе известно, не терплю.
— Не щадите меня, — как можно тверже проговорил татарин.
— Не поражай мое воображение своим дикарским геройством. Его не так-то просто поразить. Лучше слушай меня внимательно. Мне совершенно безразлично, что какие-то сведения ты будешь передавать своим хозяевам. Главное, чтобы всегда оставался преданным мне. Я сама буду давать такие сведения, за какие тебе готовы будут платить бриллиантами и слитками золота. А когда придет время, помогу стать мурзой и, возможно, даже выступить в роли претендента на крымский престол.
— Ты — богиня, графиня-улан.
— Но только при одном условии: ты до конца должен быть преданным мне, не делая ничего, что могло бы навредить лично мне. Ты понял меня?
— Я у твоих ног, графиня-улан. Именно так я и буду служить тебе. Всю жизнь. Клянусь Аллахом и честью своего рода.
— Тогда сделай так, чтобы все люди, к которым могут привести тебя указанные в бумажке адреса, особенно те, кто должен помогать тебе во Франции, служили нам не хуже абиссинских рабов. Служили, заметь, нам обоим.
— Именно так они и будут служить тебе, графиня-улан.
— И еще одно обстоятельство, как я понимаю, очень важное для тебя, мой бескорыстный рыцарь, — графиня несколько раз нервно прошлась мимо Кара-Батыра, затем остановилась чуть в сторонке от него, чтобы слуга не видел ее лица, и снова прошлась. — Я знаю, что ты… мечтаешь оказаться в одной постели со мной.
— Что вы, графиня?! — в страхе пробормотал Кара-Батыр.
— Не пытайся лгать.
— Но разве найдется в мире мужчина, который, увидев вас, не мечтал бы об этом?
— Честно говоря… — она подошла к двери и выглянула: тех двоих, что привели Кара-Батыра, поблизости не оказалось. Это удивило графиню. — Честно говоря, мне и самой это было бы интересно. Но пока что ты не получишь этой награды. Только потому не получишь, что после этого я стану для тебя обычной женщиной, а должна оставаться недосягаемой богиней.
— Ты для меня больше, чем богиня, графиня-улан, — поклонился ей до пола Кара-Батыр.
— Зато у тебя будут другие, не менее красивые женщины. Очень красивые женщины, Кара-Батыр. Из богатых семей. Страсть и женское любопытство будут швырять к твоим ногам даже прелестных богатых француженок. Об этом я позабочусь. А пока что… — несколькими ударами кинжала она разрезала веревки и сорвала с Кара-Батыра мешок, — слушай меня внимательно. Пока что ты должен позаботиться, чтобы те двое, которые привели тебя ко мне — сейчас ты увидишь их, — никогда не смогли поддаться соблазну рассказать кому-либо о том, что здесь произошло.
Кара-Батыр молчал. Ему показалось, что он не понял графиню. Побоялся, что понял не так.
— Почему молчишь? Не решаешься? Не знаешь, как бы получше исполнить это?
— Постараюсь придумать. Они должны исчезнуть сегодня же?
— До завтрашнего утра. Ты не знаешь, Кара-Батыр, почему все палачи любят казнить на рассвете?
— Я не палач, — вспыхнул татарин.
— Прикажу — будешь и палачом. А с этими ублюдками все будет выглядеть так. Один из них убьет кинжалом другого. Но он совершит это коварство, уже поняв, что тот подсыпал ему в бокал яд. Ну, что скажешь, Кара-Батыр?
— Слушаюсь и повинуюсь, графиня-улан.
27
«Святая Жозефина» оставляла гавань Гданьска ранним утром, когда солнце еще только-только восходило, и Хмельницкий обратил внимание, что берег растаял в легком тумане как-то сразу, не маня своими очертаниями, не вызывая жгучей потребности хвататься за него прощальным взором. Да и то сказать — там, за бортом, оставалась чужая земля.