Читать интересную книгу Черный пролетарий (СИ) - Юрий Гаврюченков

Старый лучник в отношении своего убранства поступил с командирской решительностью и воинской простотой. Вытащил из сидора старую, но чистую лесную одежду — порты, дорожную рубаху и росомашью жилетку, сберегаемую к осенним холодам. Куафёр Гоша, к которому Щавель явился с пожеланием: «На бал, но чтоб не стричь», исхитрился уложить волосы так, что они сгустились и едва достигали середины спины. Обошёлся без магии, лишь мастерством, с применением вкусно пахнущих зелий и нагретых щипцов. Щавель ходил по роте и благоухал.

— Превосходно, — оценил наблатыкавшийся в высоком искусстве бард. — На сцене можешь выступать.

Филипп был одет по-походному, за плечом торчал длинный кожаный сидор с гуслями.

— Уходишь? — спросил Щавель.

— Остаюсь, — гордо вскинул бороду Филипп.

— Как же твоя награда? Мог от Карпа раба-другого получить, если бы развлекал войско весь путь обратно до Новгорода.

— Лучше маленькая рыбка, чем большой уд, — криво усмехнулся бард. — Слава — снедь скоропортящаяся. Пока меня здесь помнят, надо развивать успех. Траур почти закончился, я на домашних концертах за месяц столько бабла нарублю, что смогу купить симпотную невольницу. Дальше будет больше. Знакомства, связи, покровительство, аншлаг и бенефис. Нет, мне из Великого Мурома никак отлучаться нельзя.

— Ловишь рыбку в мутной воде, — признал Щавель. — Всегда считал, что «бард», от слова «бардак». Теперь вижу, что это правда. Бедный Муром.

— Это его естественное состояние, боярин, — с покровительственностью отбежавшего на безопасное расстояние знатока пояснил деятель искусств. — Ты здесь без году неделя, поэтому не в курсе.

— Здесь всегда был пир во время чумы. Я видел этот город раньше, он всегда был таким. В ту пору ты у скоморохов на подтанцовках скакал.

Бард скуксился, будто кислое съел. Отвернулся и пошёл к дверям. Возле тумбочки дневального остановился и обернулся. Щавель недвижно стоял и смотрел ему вслед.

— Да пребудет с тобой Очистительная Сила Кризиса, воин, — пожелал Филипп.

— И ты отсоси не нагибаясь, — как встарь напутствовал его Щавель.

Отец с сыном ехали в роскошной остеклённой карете-фонаре по широкому проспекту Великого Мурома. В закатном блеске пламенело снова лето. Как будто небо стало своим отражением в глазах поэта — цвета мутной, смоченной плевком и протёртой рукавом голубой фарфоровой пуговки, с добавлением маньячески-красного отблеска непризнанного гения.

— Как упоительны в России вечера, — вздохнул Жёлудь.

Щавель покосился на него.

— Ты с этим поосторожней, сынок, — назидательно молвил он.

«К счастью, завтра в шесть утра мы уходим из этого города порока», — подумал он и, осенённый мыслью о скором убытии, отдал кучеру распоряжение через вделанный в стену медный рожок.

Карета свернула на площадь Труда и остановилась возле ртутного столба. Металлический столб мерцал и подрагивал, удерживаемый в воздухе силой веры.

— Когда-то о его высоте ежедневно думали сотни миллионов человек, — показал Щавель артефакт величия допиндецовой эры. — До сих пор их внимание сохраняет земное воплощение ртутного столба. Раньше люди думали о полётах к звёздам сквозь небесную твердь и о мельчайших организмах, якобы живущих везде и всюду, а сейчас люди думают о состоянии невольничьего рынка. Их сконцентрированное внимание сохранит работорговлю на много веков. Таково предназначение Великого Мурома, хранить устои, в этом залог его несокрушимости и величия Великой Руси. Но мы с тобой должны думать о долге перед Родиной и князем. Потому что мы живём в Святой Руси и наша основа — духовность! Понимаешь, о чём я говорю?

Жёлудь напрягся. Понимать рассуждения ему давалось с трудом, но сейчас речь зашла о духовности, а её сын повелителя Ингерманландии и преждерожденной эльфийки улавливал сердцем.

— Ошейник здесь покрепче цепей будет, — медленно проговорил он, получалось веско. — Он в мозгу, а цепи на руках.

— Самые крепкие те, что на душе, — Щавель успокоился насчёт сына. — Это про нас. Кучер, ехай!

На Набережной сиял огнями электрической иллюминации известный дом увеселений высшего света Великой Руси. Он отличался роскошным бальным залом и был спроектирован для сдачи к устроению торжеств тем особам, которые не располагают недвижимой собственностью подходящих размеров.

У подъезда, убранного красным сукном, стояли полицейские и жандармы, сновали ливрейные лакеи и холуи с бантами и перьями. Прибывали всё новые экипажи. Стучали откидываемые подножки карет. Кони сытые били копытами по булыганам мостовой. Зубчатые передачи эскалатора, приводимые во вращение подвальными рабами, глухо тарахтели, дубовые ступеньки возносили отважных любителей модернизации на высокое крыльцо, куда более консервативные гости поднимались по ступеням из гранита, облицованным знаменитой порховской плиткой. Мужчины в мундирах и фраках, женины в атласе и горностаях при шёлковых чёрных полумасках составляли незначительное число гостей. Большинство приоделось на маскарад с изобретательностью, дающей фору самому креативному из желающих странного. От иных шарахнулся бы даже Олень Делонь, но ряженые не брали в голову и рассчитывали обратить появление во всём честном наряде в шутку.

Пройдя через сенной холл, ограждавший в трескучие морозы полуприкрытые женские станы от жутких поцелуев холода, гости поднимались по лестнице между цветами в вазах и корзинах, шаркая лаптями, стуча каблуками и цокая когтями, ежели кто рядился под зверя. Щавель с Жёлудем двигались рядом, осматриваясь в круглые стенные зеркала, расположенные между лампами, что давало много света. Впереди и сзади их входили гости, лакей протягивал маску тем, чей наряд находил недостаточно маскарадным. Жёлудь опять не прошёл фейс-контроль и был наделён полумаской, а тихвинскому боярину контролёр только поклонился.

Бал. Там изысканный хруст французской булки перемежался с грубым треском русских батонов. Выступал квартет — актриса-весна, скрипка-лиса, жопа-соловей и гусли-самогуды. Светские кобылицы фраппировали блеском гламура даже самых закалённых завсегдатаев веранды «Жанжака». Поговаривали, что под закрытие в кулуарах будет выступать Петросян. Проворные официанты сновали с подносами шампанского. Если жизнь где и удалась, так это на торжестве Отлова Манулова.

Когда началось действо, Велимир Симеонович Пышкин произнёс короткую речь, представил собравшимся купца Первой гильдии Манулова, поздравил от всего столичного руководства и от себя лично, в довершение облобызав в обе щеки. После этого вельможи скрылись в покоях, а расторопные холуи снова обнесли гостей шампанским.

Наступило время танцев. Смолк квартет. Четырёхстворчатые зеркальные двери бального зала раздвинулись. Обходительные адъютанты решительно и вежливо оттеснили гостей. Из покоев показался князь Пышкин в парадном мундире с лентой, бриллиантовыми звёздами и золотыми эполетами. На лице висела газовая маска, князь Велимир Симеонович соблюдал приличия. Его сопровождал Отлов Манулов в невероятной пушистости шубе при хвосте и капюшоне с ушками. Всё вокруг зашевелилось — наряды, головы, тентакли. С балкона донеслась возня. Холопы выпнули невесть как проникший сюда гадский квартет и впустили заждавшийся оркестр. Музыканты заиграли польку. Заигранная полька перешла к победителю, а оркестр принялся исполнять вальс Шуберта.

Щавель хотел уйти из бальной залы в трапезную, где потчевали лёгкими закусками и тусило больше гостей, как к ним подкатился Отлов Манулов.

— Вы не танцуете, а тут есть моя дальняя родственница, молодая, пригласите её.

Он указал на высокую густоволосую шатенку, которая стояла, безвольно опустив руки, с мерно поднимающейся грудью, и глядела на кавалеров с выражением готовности на слепую радость. Вся ребёнок, хотя и немаленькая.

— Её зовут Наташа, — почти умоляюще обратился он к Жёлудю. — Она из Ростова.

Парень замялся.

— Пригласи её на тур вальса, — поддержал Щавель.

— Я не умею п… — Жёлудь запнулся на слове «плясать», найдя его неуместным, от волнения забыл слово «танцевать» и нашёл заменитель, — …приглашать.

— Не начнёшь — не научишься, — сказал Щавель. — Действуй.

О чём-то уютно мурлыча Манулов подвёл Жёлудя к своей протеже. Лесному парню ничего не оставалось делать, как позабыть, что он не умеет танцевать. Утешало лишь наличие маскарадного костюма и завтрашний ранний отъезд, когда некому будет вспоминать его позор и показывать пальцем.

— Разрешите пригласить вас на танец? — проглотив ком, испросил Жёлудь у девушки.

Наташа из Ростова только кивнула и пошла за ним, замирая от волнения и всеми силами сдерживая дыхание, за что Жёлудь был ей невыразимо признателен.

Щавель остался один, но скучать ему не пришлось. Из-за портьеры неловко выбрался пожилой, судя по движениям и осанке, человек в сером домино. Из глубоко надвинутого капюшона торчали длинный нос и губы, словно у незнакомца было сразу два клюва. Метнул в тихвинского боярина тусклый взгляд подслеповатых голубых глаз, пробубнил: