518
Именно так в советской печати было принято искажать фамилию поэта Михаила Алексеевича Кузмина (1872–1936), причем делалось это едва ли не намеренно. Интересно, что в катаевской «Траве забвенья» фамилия «Кузмин» воспроизводится правильно — без мягкого знака.[604]
519
Благодаря любезности Н. А. Богомолова, мы имеем возможность привести здесь полный текст этого и еще двух ст-ний А. Фиолетова по автографам:
* * *
Не архангельские трубы —Деревянные фаготыПели мне о жизни грубой,О печали и заботах.Не скорбя и не ликуя,Ожидаю смерти милой,Золотого «аллилуя» [так! — Коммент.]Над высокою могилой.И уже, как прошлым летом,Не пишу и не читаю,Озаренный тихим светом,Дни прозрачные считаю.Мне не больно. НеужелиЯ метнусь в благой дремоте?Все забыл. Над всем пропелиДеревянные фаготы.
520
Приводим полный текст этого ст-ния по автографу из собрания Н. А. Богомолова:
ХУДОЖНИК И ЛОШАДЬ
(Из японских преданий)
Есть нежное преданье на НипонеО маленькой лошадке, вроде пони,И добром живописце Канаоко,Который на дощечках, крытых лаком,Изображал священного микадоВ различных положеньях и нарядах.
Лошадка жадная в ненастный день пробраласьНа поле влажное и рисом наслаждалась.Заметив дерзкую, в отчаянье великом,Погнались пахари за нею с громким криком.Вся в пене белой и вздыхая очень тяжко,К садку художника примчалась вмиг бедняжка.
А он срисовывал прилежно вид окрестныйС отменной точностью, для живописца лестной.Его увидевши, заплакала лошадка:«Художник вежливый, ты дай приют мне краткий:За мною гонятся угрюмые крестьяне,Они побьют меня, я знаю уж заране…»
Подумав, Канаоко добродушныйЛошадке молвил голосом радушным:«О бедная, войди в рисунок тихий,Там рис растет и красная гречиха…»И лошадь робко спряталась в картине,Где кроется, есть слухи, и поныне…
26—XI—15
521
Приводим полный текст этого ст-ния по автографу из собрания Н. А. Богомолова:
В ФРУКТОВОЙ ЛАВКЕ
Как холодно розовым грушам!Уж щеки в узорах румянца.
Прильнувши к витрине послушно,Их носики жалко слезятся.
Октябрь злой сыростью дышит,А у груш тончайшая кожа
И было б, бесспорно, не лишнимИм сшить из сукна, предположим,
Хоть маленький китель, пальтишко —В одежде всегда ведь теплее!
Но к вам невнимательны слишком…Ах, как я вас, груши, жалею!..
Х. 1915
522
Отсылка к той сцене из «Двенадцати стульев», где изображено жилище молодоженов Коли и Лизы: «В комнате из мебели был только матрац в красную полоску».[605] К. неточно излагает обстоятельства гибели Фиолетова. Как и брат, он служил в одесском уголовном розыске. В заметке, опубликованной в газете «Одесская почта» от 28(15).11.1918 г., сообщалось: «Около 4 часов дня инспектор уголовно-розыскного отделения, студент 4 курса Шор в сопровождении агента Войцеховского, находились по делам службы на „Толкучке“, куда они были направлены для выслеживания опасного преступника». «Следом за ними, — рассказывал Осип Шор, — туда вошли двое неизвестных. Один из них подбежал к Анатолию. Анатолий сделал попытку вынуть из кармана пистолет, но незнакомец, который стоял в стороне, опередил его».[606] См. также в газете «Южная мысль» от 25(12).12.1918 г.: «…состоится вечер поэтов памяти Анатолия Фиолетова. В вечере примут участие Л. П. Гроссман, Ал. Соколовскиий, Ю. Олеша, Э. Багрицкий, В. Инбер, А. Адалис, И. Бобович, С. Кесельман, В. Катаев».
523
Подробнее об этом кружке одесских поэтов, возникшем в 1918 г., см., например, в мемуарах П. Ершова. Здесь же набросан выразительный портрет К. того времени: «Катаев все еще ходил в военных рейтузах и френче, весело щурил монгольские глаза, походя острил и сыпал экспромтами. Всегда шумливый, категоричный, приподнятый, он любил читать свои стихи, тоже приподнятые, патетические. И когда начинал читать, глаза его расширялись, голос звучал сочно и глубоко».[607] Приведем также шуточное ст-ние, сохранившееся в ГЛМ, в альбоме Ю. Олеши, составленном А. Е. Крученых. Автором этого ст-ния, по предположению Олеши, был Лев Славин:[608]
(ПОЭТИЧЕСКОЕ СОДРУЖЕСТВО) ЗЕЛЕНАЯ ЛАМПА
Небритый, хмурый, шепелявыйСкрипит Олеша лилипут.Там в будущем — сиянье славыИ злая проза жизни — тут.
За ним, кривя зловеще губы,Рыча, как пьяный леопард,Встает надменный и беззубыйПоэт Багрицкий Эдуард.
Его поэма — совершенство.Он не марает даром лист,И телеграфное агентствоВедет, как истинный артист.
Но вот, ввергая в жуткий трепет,Влетает бешеный поэт —Катаев — и с разбега лепитРассказ, поэму и сонет.
Экзакустодиан Пшенка.
524
Зинаида Константиновна Шишова (Брухнова, 1898–1977), автор стихотворного сборника «Пенаты» (Одесса, 1918). В своих мемуарах поэтесса упоминает о «золотом обруче, который» она «купила на последние деньги».[609] Приводим полный текст ст-ния З. Шишовой, цитируемого К.:[610]
SPLEEN
Радикальное средство от скукиВаш мотор — небольшой landaulet…Я люблю Ваши смуглые рукина эмалевом белом руле.Ваших губ утомленные складкиИ узоры спокойных ресниц…— Ах, скажите, ну разве не сладкоБыть, как мы, быть похожим на птиц.Я от шляпы из старого фетраОтколю мой застенчивый газ…Как-то душно от солнца, от ветраИ от ваших настойчивых глаз.Ваши узкие смуглые руки,Профиль Ваш, отраженный в стекле…— Радикальное средство от скукиВаш мотор — небольшой landaulet.
Процитируем также несколько фрагментов из неопубликованной «Автобиографии» З. Шишовой:[611] «В 8-ой аудитории Юридического факультета зародился первый Одесский Союз Поэтов. Там я впервые выступила с чтением стихов. Там я познакомилась, а впоследствии сдружилась с Багрицким, Олешей, Катаевым и Адалис <…> Освободившиеся от влияния „ахматовщины“, „гумилевщины“, „северянинщины“, мы назвали свой кружок „Зеленая лампа“. Если вспомнить, что враги наши сгруппировались вокруг о<бщест>ва „Бронзовый гонг“ — станет понятным, представителями каких враждующих литературных течений мы были <…> В 1934 г. я умирала от белокровия <…> Катаеву написали об этом в Москву. Мы не виделись много лет, но в молодости товарищи находили у меня кое-какие способности. Катаев выслал мне деньги на поездку в Москву. Я оставила сына у родственников и поехала. После очень трудной и горькой жизни я впервые попала в человеческие условия. Катаев устроил меня в санаторий, на несколько месяцев снял для меня комнату. От белокровия моего не осталось и следа. Даже беспокойство о сыне не мешало мне быть счастливой. И вдруг в один прекрасный день Катаев потребовал, чтобы я занялась литературой. Был к этому и очень удобный случай, готовился к выходу альманах памяти Багрицкого. Катаев предложил мне написать воспоминания о Багрицком. Я пятнадцать лет ничего не писала и была уверена, что никогда не смогу писать.
— Каждая „дамочка“ имеет право писать воспоминания. Это необязательно должно быть высоким произведением искусства — убеждал меня Катаев. Я робко протестовала. В глубине души я была убеждена, что опозорюсь <…>.
История о том, как Катаев буквально вытолкнул меня в литературу, заслуживает того, чтобы об этом рассказать подробно:
В ту пору я жила на Бронной и ежедневно завтракала, обедала и ужинала у Катаева на Тверской. Перед тем, как придти, я обычно звонила ему по телефону. Какой же был мой ужас, когда позвонив однажды ему, я вдруг услышала:
— Приходи, но только после того, как напишешь статью о Багрицком.
— Я не могу, — протестовала я, — т. е. я могу, но я должна обдумать.
— Ну так обдумай! — был неумолимый ответ.
Я решилась на хитрость. Я знала, что после завтрака Катаев обычно уходит из дому. Я переждала и позвонила Любе, катаевской домработнице.