20 февраля 1981 года в Доме ученых на Кропоткинской улице Олег в последний раз выступил перед зрителями. Видимо, его пригласили непосредственно оттуда: по-моему, был звонок. Вряд ли кто-то приходил очно. Олег не очень хотел выступать в этом зале, потому что вообще не любил «творчески общаться» с московской публикой, но как-то согласился, даже не знаю почему. Ни по здоровью, ни по настроению — это было абсолютно ни к чему: он был раздражен, плохо себя чувствовал, и настроение-то у него было совсем не для общения с залом. Даже не возникал вопрос, пойдем ли мы с Лизой с ним, тем более что это рядом, и вообще мы всегда ходили вместе на такие московские встречи.
Обычно Олег очень серьезно относился к одежде, потому что умел одеваться. Он не любил пижонить, но всегда так внимательно смотрел в зеркало на свою тонкую стройную фигуру: как он одет, как он выглядит? А здесь, за несколько дней перед этим, он купил в магазине такую странную куртку — тяжелую, из толстого материала, громоздкую для фигуры и совсем не в его стиле. Не пиджак, а совершенно явно уличную куртку. У меня было впечатление, что это какой-то чужой и немножко странный человек с уже отросшей бородой.
Вечером, к назначенному времени, мы пошли пешком в ДУ. На входе произошел нехороший эпизод: какие-то неприятные тетки-вахтерши, не узнавшие Олега, не хотели пускать в здание ни его, ни нас (Лизу, меня и двух знакомых, пришедших вместе с нами), и Олег сердито сказал:
— Я — Даль! Даль… А это — со мной!!!
Потом мы прошли в зал и уселись в ложе, почти у самой сцены, а Олег уже пошел на нее с каким-то молодым человеком, по-видимому, из администрации. И снова мне показалось, что это какой-то другой человек. Хотелось крикнуть ему: «Сними куртку, ты же уже пришел!..»
Народу в зале было много. Публика собралась обычная, много молодежи, и никто не выделялся неприятно. Начался вечер по обычной программе Олега. Сначала пошли ролики из фильмов — очень хорошие, зал увлеченно смотрел. В момент, когда заканчивался фрагмент, по залу проносился шумный вздох и возгласы: «Как жалко! Так бы хотелось еще посмотреть, а уже другое…»
Потом Олег выступил с каким-то коротким предварением о себе, и пошли вопросы зрителей. С нами в ложе сидело несколько человек, вероятно, устроителей вечера, и один из них собирал все записки, которые зрители, как мне казалось, хотели отдавать лично Олегу. Вопросы, по-моему, были неинтересные — какие-то очень стандартные, что его тоже сразу стало раздражать.
В этот вечер он, конечно, производил впечатление очень раздраженного и больного человека. У меня просто сердце сжималось, когда я смотрела на сцену. Он никогда не был особенно веселым на публике, но оставался более раскованным, а здесь был зажат. Мне казалось, потому что это Москва, где он вообще соглашался на контакт со зрителями считанное количество раз — не более четырех-пяти.
Одна записка была так явно подана именно Олегу, что он очень быстро подошел и перехватил ее у чиновного лица. Развернул, прочел про себя. Неторопливо подошел к столику, стоявшему на сцене, положил эту бумажку и сказал в зал:
— В этой записке сказано: «Олег Иванович, не кажется ли вам, что вы все врете?»
В зале был очень напряженный момент — тишина. Олег немножко помолчал и сказал:
— Ну, на этом позвольте закончить.
И ушел со сцены. В зале стало шумно. Шумели возмущенные зрители. Олег будто почувствовал, что это именно та записка, которая нужна для его окончательного взрыва, чтобы закончить то, что ему, в общем-то, было неприятно. Он ушел, не услышав даже аплодисментов и возмущенных голосов, раздавшихся из публики, понявшей, что он действительно обиделся и не вернется. Вечер был, конечно, скомкан… Всего по времени он занял чуть больше часа, включая показ фрагментов из фильмов.
Домой мы молча шли втроем: он, Лиза и я. Олег был мрачен, но дома скоро справился со своим плохим настроением, тем более что на другое утро они уезжали в Монино — в тишину, где кругом белый снег и кошка.
Утром в электричке он, хохоча, читал «Яблоко на ладони»… Ему очень хотелось сыграть комедийную роль на серьезной, добротной основе, и, убедившись, что ЗДЕСЬ сделает смешную работу, он дал согласие приехать на пробу в Киев в первых числах марта.
В четверг 26 февраля Олег снова был в Москве. Последняя репетиция роли Ежова в «Фоме Гордееве» в Малом. Последнее занятие со студентами во ВГИКе. В пятницу он съездил на «Мосфильм» — получил остатки гонорара за «Незваного друга», потом сходил в сберкассу и положил деньги на книжку. Вечером он вернулся в Монино.
Я приехала к ребятам на следующее утро, в последний день февраля. Они встретили меня у электрички, потом мы прошли лесочком до дома, где ждал вкусный обед. Потом мы хорошо посидели — такой спокойный, тихий вечер… Наступал март…
Март 1981.
О могиле человека
любимого
Надо забыть совсем!
Или лечь рядом с этой
могилою
И забыть совсем
обо всем!
А посыпать эту могилу
песочком
И сажать в эту землю
цветочки,
А потом идти в кино
или в гости
С чувством выполненного долга —
ужасно!
Неприемлемо
Для меня!
Из моей записной книжки. 1981 г.
Утром первого марта Олег встал, как всегда, не рано и не торопясь. И вот тогда у меня с ним был коротенький диалог. Он лежал на раскладушке, а я подсела к нему и, боясь, что с его стороны последуют какие-нибудь резкости, сказала такую фразу:
— Олежечка, ты… небось там… на свободе…
Имея в виду, что он в Киеве сорвется на спиртном. Пожалуй, первый раз у нас был разговор на такую тему, когда он не рассердился, не огорчился, а улыбнулся и, положив свою руку на мою, ответил:
— Ты не беспокойся… Сорвусь — зашьюсь. Все будет в порядке. Все нормально…
Потом мы все вместе пообедали, и они с Лизой часа в четыре, по-моему, ушли на электричку. Я их не провожала. Позднее Лиза мне рассказывала, что когда Олег вечером уезжал на вокзал, он даже не дал ей выйти к лифту. Он не любил проводы так же сильно, как любил, когда его встречают. И Лиза говорила:
— Я его поцеловала у двери, и он пошел к лифту. Вот и все…
А когда он уезжал из Монина, то я хотела его чмокнуть на дорожку, но потом вспомнила, что у меня насморк, и не стала:
— Боюсь тебя заразить и поэтому целовать не буду.
Он на это ничего не сказал, а я потом эту минуту долго вспоминала. В общем, он был очень спокоен. Я бы даже сказала, на редкость лиричен и умиротворен. Поэтому я осталась на даче одна в хорошем настроении и провела вечер спокойно: почитала, посмотрела телевизор и легла спать. Ничто не огорчало меня и не беспокоило. Так же я провела и весь понедельник — второе марта. Очутилась я в Монине, потому что Лиза уехала с Олегом в Москву, а я осталась там на два дня, чтобы приготовить обед и быть в доме. Олег должен был вернуться из Киева четвертого и сразу же поехать с Лизой в Монино, поэтому в понедельник я ходила в магазин и покупала продукты, запасаясь на среду. Вот так у меня прошло второе марта.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});