Читать интересную книгу Исповедь королевы - Виктория Холт

С Калиостро все обвинения были сняты.

Однако в этой драме оставалась еще самая главная фигура, чье присутствие и вызвало такой огромный интерес к этому делу во всей стране.

Для этого человека требовали полного оправдания. Кардинал стал жертвой обмана негодяев, но его честность была неоспорима. Он был абсолютно невиновен.

Его адвокат заявил:

— Именно невиновность, господа, я и защищаю — и как человек, и как судья. И я настолько проникнут этим убеждением, что позволил бы разрубить себя на кусочки, чтобы выступить в ее защиту!

Итак, сражение было закончено. После шестнадцатичасового совещания кардинал был оправдан; и его репутация, осталась незапятнанной.

На улицах слышались крики. Торговки с рыбного рынка собрались возле Бастилии с цветами роз и жасмина. Толпы парижан — самых легковозбудимых людей на свете — ревом выражали свое одобрение:

— Да здравствует парламент! Да здравствует кардинал!

Узнав о решении суда, я неожиданно осознала, что оно означает для меня.

Это было величайшее поражение, которое я когда-либо испытывала. Вынося такой вердикт, парламент тем самым подразумевал, что для кардинала Рогана было вполне естественно ожидать, что я назначу ему свидание в версальском парке, и думать, что меня можно купить за бриллиантовое ожерелье.

Меня охватил ужас. Я бросилась на кровать и зарыдала. Когда мадам Кампан нашла меня там, мое бурное отчаянье встревожило ее, и она послала за Габриеллой, чтобы та пришла и утешила меня.

Когда я увидела их в моей спальне, этих двух милых женщин, которым я доверяла и знала, что они — мои друзья, я закричала:

— Придите и поплачьте о своей королеве, оскорбленной и принесенной в жертву интригам и несправедливости!

Потом я вдруг почувствовала гнев. Французы ненавидели меня, и в тот момент я тоже ненавидела их.

— Но лучше позвольте мне пожалеть вас за то, что вы — француженки, — продолжала я. — Если даже я не нашла беспристрастных судей в этом деле, в котором затронута моя репутация, то на что же можете надеяться вы, если вам придется участвовать в тяжбе, ставкой в которой будет ваша судьба и ваша репутация!

Вошел король и грустно кивнул мне.

Он сказал:

— Вы нашли королеву сильно страдающей. И у нее есть все основания для этого. В этом деле они увидели только одного человека — принца и духовного служителя, кардинала Рогана, в то время как в действительности он — нуждающийся человек. Все это было не что иное, как интрига, задуманная для того, чтобы положить деньги в его карман. Пытаясь сделать это, он сам оказался обманутой стороной, вместо того чтобы обмануть других. Нет ничего легче, чем увидеть все это насквозь, и не нужно быть Александром, чтобы разрубить этот гордиев узел.

Я взглянула на него, на этого доброго, но чрезвычайно слабого человека. Мне вспомнился тот день, когда нам принесли известие о том, что мы стали королем и королевой Франции, и как мы воскликнули тогда: «Мы еще слишком молоды, чтобы править!»

Как мы были правы! Но дело было не только в том, что мы были слишком молоды. Мы не подходили для этой великой миссии. Он — из-за своей неспособности принимать решения даже тогда, когда знал, какое решение будет правильным, а я… я была слишком глупой и ветреной, как говорил мой брат Иосиф. Я была все тем же глупым ребенком, каким меня знала моя матушка, которая именно по этой причине так боялась за меня.

Сейчас я, по крайней мере, знаю об этом. Но раньше я не осознавала этого полностью.

Приговор в отношении мадам де ла Мотт был исполнен на ступенях Дворца правосудия. Как и ожидали, она не так-то легко подчинилась ему. Она дралась и кусала своих тюремщиков, а когда ее плечо должны были заклеймить буквой «V», она корчилась так неистово, что вместо этого клеймо легло на ее обнаженную грудь. Потом ее в бессознательном состоянии, одетую в холщовое платье, с деревянными башмаками на ногах, унесли и отправили в тюрьму «Сальпетриер», чтобы она до конца своих дней жила там на черном хлебе и чечевице. Как только наказание было приведено в исполнение, парижане объявили ее героиней. Герцог и герцогиня Орлеанские собрали деньги в ее пользу и отправили ей в «Сальпетриер» много хороших вещей. Моя глупая Ламбаль также была захвачена всеобщим энтузиазмом и отнесла в тюрьму кое-какие деликатесы. Это немедленно вызвало слухи о том, будто это я послала ее, потому что моя совесть не давала мне покоя. Потом поползли сплетни о том, что история, рассказанная мадам де ла Мотт, была правдивой и что на самом деле она действовала в моих интересах. Казалось, история о бриллиантовом ожерелье никогда не будет забыта, хотя в то время я еще точно не знала об этом.

Через несколько недель после заключения мадам де ля Мотт в тюрьму ей позволили сбежать оттуда, и все шепотом передавали друг другу, что этот побег устроила я.

Мадам де ла Мотт, едва достигнув Англии, сразу же взялась за перо. И даже когда оттуда устремился поток клеветнических измышлений, люди все еще повторяли эту нелепую историю. Самозваную графиню принимали во многих английских домах, и она рассказывала там сенсационные истории о жизни при французском дворе. В этих историях я всегда была главным персонажем.

Она однажды уже причинила мне зло, и теперь, казалось, что-то побуждало ее продолжать свое грязное дело.

Эти события стали переломным моментом в нашей жизни, и оба мы, и Луи и я, понимали это. Он был так великодушен ко мне! Он верил в мою добродетель, и я была благодарна ему за это. Он был нежен и добр, но не видел, что земля разверзлась под нами.

Теперь я понимаю, что, если бы он тогда проявил твердость, ему, возможно, удалось бы спасти нас. Если бы он показал себя перед лицом парламента решительным человеком, то мог бы еще сохранить прежнее уважение к монархии, которое быстро разрушалось.

Но в первую очередь ему следовало бы быть строгим по отношению ко мне. Он не должен был допускать, чтобы дело о бриллиантовом ожерелье стало достоянием общественности. Его нужно бы расследовать частным образом и уладить конфиденциально.

— Никто так, как я, не радуется тому, что невиновность кардинала установлена! — заявлял Луи.

Но, поскольку я была так несчастна и так расстроена, чувствуя, что потерпела в этом деле величайшее поражение, он послал кардиналу королевский указ о ссылке его в его аббатство Шез-Дьё.

Он выслал также Калиостро и его жену. В этом проявилась его слабость.

Если король был не согласен с парламентом, он должен был бы во всеуслышание заявить о своем несогласии. Вместо этого он согласился с решением парламента, а потом принял решение о ссылке.

Я не могла избавиться от ужасной депрессии, охватившей меня. Мерси писал моему брату:

«Отчаяние королевы превосходит то, которое могло бы разумно объясняться такой причиной».

Это была правда. Однако интуиция подсказывала мне, что случившееся со мной было самым величайшим несчастьем, с которым я когда-либо сталкивалась. Но я не осознавала этого полностью. Я просто чувствовала, что это так.

Я потеряла всю свою беспечность. Я поняла, что больше никогда не буду веселой и беззаботной.

Мадам Дефицит

Когда королевская сокровищница была опустошена и все средства растрачены, послышались крики отчаяния и ужаса. Тогда министр финансов в качестве последнего средства предпринял губительные шаги, такие, как снижение курса золотых денег и обложение новыми налогами… Несомненно, в том, что касается беспорядка и вымогательства, теперешнее правительство хуже того, которое было при предыдущем короле. Такое положение не может сохраняться надолго и в результате это приведет к катастрофе.

Граф де Мерси-Аржанто

Я беспокоюсь о здоровье моего старшего мальчика. Его развитие идет ненормально. Одна нога у него короче другой, а его позвоночник слегка искривлен и чрезмерно выступает. Уже в течение некоторого времени он подвержен приступам лихорадки. Он худой и хрупкий.

Мария Антуанетта — Иосифу II

На ее туалетный столик поставили четыре восковых свечи. Первая свеча погасла, и я снова зажгла ее. Вскоре вторая и третья также погасли. Тогда королева сжала мою руку и с чувством ужаса сказала мне: «Несчастье имеет достаточную силу, чтобы сделать нас суеверными. Если четвертая свеча погаснет так же, как и остальные, ничто не сможет убедить меня в том, что это не роковое предзнаменование». Четвертая свеча тоже погасла.

Из мемуаров мадам Кампан

Все было уже не так, как прежде. С одной стороны, я сама уже переступила через порог сознательности. Я уже больше не была легкомысленным ребенком. Я стала осознавать свою растущую непопулярность, и то, что когда-то представлялось мне величайшим наслаждением, теперь казалось пустой тратой времени.