С ней приют невеселый. И когда, истомив над строками глаза, Я тянулся к окошку на свет из темницы, — Она никла ко мне, и катилась слеза На святые страницы. Тихо плакала, тихо ласкалась ко мне, Словно пряча крылом от какого-то рока: «Всех их ветер унес, все в иной стороне, Я одна… одинока…» И в беззвучном рыданье, в упреке без слов, В этой жгучей слезе от незримого взора Был последний аккорд скорбной песни веков, И мольба о пощаде, и страх приговора…
(1902)
Перевел Владимир Жаботинский.
Мертвецы пустыни
Пер. В. Жаботинский
И встали рано поутру, и поднялись на вершину горы, и сказали: мы взойдем, мы взойдем на то место, о котором изрек Господь запрещение за то, что мы прегрешили. И дерзнули они подняться на вершину горы; а ковчег Завета Господня и Моисей не тронулись из среды стана. И сошли Амалекитянин и Ханаанеянин, обитавшие на той горе, и разбили их, и поразили их до истребления.
Кн. Чисел, 17:40, 44, 45.
Сказал мне тот Араб: пойдем, я покажу тебе Мертвецов Пустыни. Я пошел к ним и видел их; они казались только одурманенными и лежали они навзничь. У одного из них было согнуто колено; тот Араб въехал под колено верхом на верблюде, и в руке его подъятое копье — и не коснулся его.
Вавилонский Талмуд, Бава Батра, 73-74. То не косматые львы собралися на вече пустыни, То не останки дубов, погибших в расцвете гордыни, — В зное, что солнце струит на простор золотисто-песчаный, В гордом покое, давно, спят у темных шатров великаны. Вдавлен под каждым песок, уступивший тяжелой громаде; Крепок их сон на земле, и уснули в воинском наряде — Каменный меч в головах, закинуты копья за спины, Дротики лесом торчат из песка, словно роща тростины. Головы в космах назад опрокинуты, тяжко, лениво, Кудри рассыпались вкруг, густые, как львиная грива, Грозные лица — как медь, очерненная жаром полдневным, Резвой игрою лучей и бурей в безумии гневном; Строги могучие лбы, что в небо с угрозой глядятся; Брови нависли, как чаща, где страшные чуда гнездятся; Пряди густой бороды, словно змеи, сплетенные в схватке, Кроют гранитную грудь и вьются по ней в беспорядке; Грудь — словно наковаль Божья, что с молотом тяжким знакома: Чудится — Время свой молот, разящий ударами грома, Долго пытало на них, и внутри затаенная сила В глыбу сковалась и так навеки безмолвно застыла; Только глубокие шрамы, как надпись на древней гробнице,