Читать интересную книгу Ужасный век. Том I (СИ) - Миллер Андрей

Фиделю это показалось забавным. Нужно плохо знать портовую жизнь, чтобы вот так запросто являться к Педро и задавать ему какие-то вопросы. Тем более — о деньгах. Погружённый в тайные дела Марисолемы человек обыкновенно знал: к гавани длинная рука государства тянется именно отсюда.

— А что Пессоа? У нас старый уговор — пусть исполняет. Не мне ведь с парнями гонять всяких дураков…

— А! Давно ты не был в Марисолеме. Спёкся старый бандюга. Пессоа больше не при делах в порту.

— Это с каких пор?

— С тех самых, когда кто-то ему подарил вторую улыбку. Пониже бороды.

Фидель присвистнул. Вот так новости… И любопытно, и тревожно. Взаимодействие с теневыми силами города было частью их с Педро службы. Резкие перемены — не к добру.

— Ну, помянем Пессоа… Сволочь была та ещё, но понимающая государственную волю. Полезный мужик.

— Да уж поминали — не просыхали три дня. Не бери в голову: я эти дела решу сам. Моя работа.

И важная. Без надёжных контактов в преступном мире Тайная канцелярия теряла многие рычаги контроля над столицей. А ещё теряла источник людей, пригодных для определённой службы, что Фиделя беспокоило больше. С портовыми воротилами, контрабандистами, пиратами и главарями банд Педро общий язык найдёт. Это его стезя. Что же касается замены парней, не выбравшихся из Тремоны…

— Ты, Педро, своё дело знаешь. Я понимаю, не для поминок по Пессоа ты меня звал… Но вот что: я бы поел сначала. Не позавтракал, на пустой желудок соображаю туго. А пахнет у тебя, признаю, аппетитно: повариху новую нашёл?

— Поварихи все те же. Только эту стряпню я тебе не советую.

— Отчего же?

Фидель только успел задать вопрос, как догадка мелькнула в голове. Такую мысль он рад был бы прогнать — но глаза Педро, полуприкрытые тяжёлыми веками, всё безмолвно подтвердили.

— Отчего-отчего… Говорю ж, приходили три дурака от Фиренсы этого. Разговор у меня с ними не сложился. Зашёл, понимаешь, в тупик.

Фидель ощутил тошноту. Так крепко ощутил, что пустому желудку теперь даже порадовался. Он осушил кружку залпом, хоть вино едва не вырвалось обратно. Полегчало.

— Знаешь, Педро… Ты какой-то больной, даже по нашим меркам. Тебе бы лечиться… лёд, что ли, к головушке прикладывать. Или покурить чего. Боюсь, балеарские лекари тут уже не помогут.

— Тю! Помнишь, что нам Гамбоа по дороге из этого… Касорло, говорил?

— Я плохо помню дорогу.

— Зато я хорошо. Гамбоа так говорил: «Врата Рая стерегут адские псы». Ну, вот. Стережём.

— Да уж… Стараемся. Это в войну за Балеарию стояли законные сыновья. Теперь время для её бастардов.

— Вот-вот. Для ублюдков вроде нас.

Сладковатый запах тушёного мяса тайных дел мастер теперь старался не замечать. Немногое на свете могло смутить Фиделя: привычные жизненные принципы велели ничего не бояться и ничего не стесняться. Но то, как мыслил и поступал Педро, иной раз пробрать могло.

Педро стал таким не от счастливой судьбы. Жизнь обошлась с ним жестоко. Даже хуже, чем с Фиделем — который хотя бы мог винить во всех страданиях самого себя. Иногда это — не худший вариант.

— Ладно, дружище, аппетит у меня пропал. Давай к делу. Я так понимаю, есть работа?

— Есть. Не самая сложная, но ответственная и дающая, это… простор творческому подходу, во. Как раз походит тебе: форму пора набирать. И не доверишь такое человеку без опыта. Ты у нас теперь, это… как говорится, широко известен в узких кругах.

— Честь-то какая…

— Немалая, между прочим! Слыхал, что серьёзные люди на старину Фиделя внимание обратили: ты уж докажи, что не спёкся после морских приключений. Да ты и сам говоришь, что сам Гамбоа допрашивал. Глядишь, поднимешься — а там и другу Педро подсобишь. Столько говна вместе съели… Считай — родные братья.

— Сказочно с братом повезло! И с сотрапезником в поедании говна. Вот тебе крест, Педро: прямо отсюда — пулей в церковь, благодарить Творца Небесного!

— Ша! Не богохульствуй в моём заведении. А я, между прочим, серьёзно говорю, не шутеечки распускаю. Не смехуёчки да пиздохаханьки. Эта заваруха в Тремоне — оно не кошелёк на рынке срезать, а ты всё разыграл по красоте. Это оценили, я знаю: родина не забудет, если сам всё не испортишь. Тут такой момент: главное — не обосраться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Хорошо б, чтобы не забыла. Ты знаешь, я Балеарию люблю. Да мне больше любить особо и нечего. Но тут, братец Педро, штука какая: все горлопаню под окном серенады. Пора родине хоть верёвку с балкона скинуть. Дальше уж… разберусь.

— Разберёшься… А пока давай разберёмся с делом. Ты наливай ещё по одной, а я расскажу, что к чему.

— Начинай. — Фидель потянулся к бутылке.

— Начинаю. Начало такое: приехал недавно в Марисолему один заграничный мудак…

Глава 7

Эбигейл Бомонт очень хотела прогуляться по Марисолеме. Она никогда толком не видела этого города, хотя не впервые приехала сюда. Не следовало привлекать внимание. А внимание здесь маркизе было гарантировано: она ничем не напоминала балеарок. Конечно, в портовом районе никакому человеку не удивятся — однако не заметить стирлингскую аристократку среди людей благородных или хотя бы состоятельных… Это сложно.

Ничего не поделаешь! Прекрасный древний город, совсем не похожий на всё северное, маркиза видела только из окна экипажа — через слегка отодвинутую занавеску. И так Марисолема, пожалуй, будоражила даже сильнее: полунагота искушённому человеку всегда интереснее. А уж маркиза-то была из искушённых во всём.

В конце концов, Эбигейл проделала долгий путь, поставив себя в известную опасность, вовсе не ради балеарских красот. И даже не только ради человека, с которым предстояла встреча — хотя он весьма занимал мысли леди Бомонт.

Когда-нибудь она сможет не таиться, приезжая в Марисолему.

Когда-нибудь она вообще сможет позволить себе всё.

«Мой милый друг! Я пишу эти строки чудесной южной ночью: при распахнутом настежь окне, лишь при паре свечей, ибо луна нынче полная и свет её ложится на лист так же легко, как ложатся эти строки. А что за ночь у вас, в суровом северном краю?..»

Какая милая чушь!

Он делал вид, будто очарован. Она делала вид, будто влюблена. Оба прекрасно понимали, что другой играет и ничуть не обманут сам. Многие нашли бы такую игру бессмысленной, особенно для не слишком молодых людей. Но что эти «многие» понимают в жизни? И в прелестно увлекательных играх?

Разумеется, это не была любовь: между подобными людьми вообще не может возникнуть такого чувства. Но говорить о холодном расчёте или простой страсти тоже не стоило. Нет-нет. Это были очень своеобразные отношения двух игроков, которые холоднее, умнее, расчётливее и опаснее прочих. Видевших друг в друге равных — большая редкость при их талантах и положении.

На миг Эбигейл представила, как мог бы выглядеть сам Сантьяго Гонсалес де Армандо-и-Марка, извечно непоколебимый и величественный, пиши он всё это всерьёз. Разумеется, Сантьяго всегда что-то изображал, причём намеренно небрежно. Чтобы даже непроницательный человек видел: его весёлость и добродушие — напускные. Так создавалось ощущение опасности, которое оцепеняло мужчин и, без сомнения, пленяло женщин. Когда ты точно знаешь, что где-то под овечьей шкурой прячется волк, но лишь мельком можешь его разглядеть — это сильное чувство.

Напрасно маркиза прихорашивалась перед тем, как сойти с корабля: путь до столицы оказался дольше ожидаемого. Прибыли только утром — и никакой встречи в ранний час, разумеется, не состоялось.

Леди Бомонт провела день в немного странном месте: доме исключительно богатом, но, судя по тому, что успела мельком увидеть — стоящем на окраине города. И не среди дворянских имений, а напротив: в окружении, чрезвычайно далёком от благородного. Окна выходили только во внутренний дворик, а человек при глухих воротах вежливо пояснил, что выходить за них не следует. Пришлось развлечь себя чтением, вскоре нечаянно уснуть на козетке и быть деликатно разбуженной после обеда: дескать, скоро пора выезжать.